Впереди молодежь — ученики Мотовиленко, дальше — усатые, бородатые, серьезные лица.
Когда на крыльце показался председатель ревкома, вся площадь дрогнула и затаилась. Необычайность собрания, начатого ранее намеченного часа, преступление, которое нависло над селом в эту ночь, раненая тетка Галина, лежащая в соседней хате, залитый керосином угол ревкома — все это взволновало крестьян.
— Товарищи! — сказал Мотовиленко. — Недавно, совсем недавно мы видели в своем селе Красную Армию. Она шла на штурм последних твердынь врага. Мы ей помогли. Вы это хорошо знаете. Вам не буду напоминать. Мы сломали свои заборы, набили доверху мажары соломой и свезли все это в Сиваш, чтобы загородить путь воде. Врангель разбит. Вся наша страна свободна от армий белых генералов, терзавших ее в течение нескольких лет. Трудящиеся деревень и городов будут свободно устраивать свою жизнь… Сегодня мы собрались сюда, чтобы выбрать первый Совет в нашем селе, первый сельский Совет, и заклеймить, запятнать классовых врагов, которые пытаются этому препятствовать. Об этом мы сейчас и будем говорить…
На другом конце села расписная коляска, запряженная парой серых коней, проскочила мимо последних хат. Она увозила попа, зятя Кубаря. На облучке сидел полупьяный, покачивающийся Остап и яростно нахлестывал лошадей. Поп все время боязливо оглядывался назад, как будто ожидал погони.
XII
Человек, показавшийся на улице села, был высок ростом, широк, ступал твердо и тяжело, в правой руке держал небольшой чемодан. Одет он был в синий костюм, черные ботинки. Загоревшее лицо под серой кепкой было молодо и серьезно. Во всем облике было что-то определенное, законченное, сложившееся. Судя по внешнему виду, можно было даже сказать, что этот человек, несмотря на молодость, много пережил, повидал и поработал. Ладони рук у него были огромные, с широкими жесткими пальцами. Он с любопытством оглядывался по сторонам, как бы удивляясь тем переменам, которые произошли в селе за последнее время. Так он остановился у голубоватой хаты, где на заборе была прибита деревянная доска с надписью: «Изба-читальня». Но еще больше, казалось, пришел в недоумение, увидев рядом маленькую хату с забитыми окнами. Покачал головой, тихо проговорил: «Рановато».
Почти сейчас же спросил у женщины, несшей ведра на коромысле:
— Где сельсовет?
— А вон он! — указала она на деревянный дом, выделявшийся среди белых мазанок.
Если идти сзади этого человека, нетрудно заметить, что все его тело время от времени судорожно вздрагивает, но это продолжается не больше секунды, и, если внимательно не приглядываться, можно даже принять это за резкие движения при ходьбе. Сельские ребятишки, услышав его разговор с бабой, бежали за ним, крича: «Ты кто, дядя? Комиссар?» — и не отставали до самого сельсовета.
Он входит внутрь единственного, кажется, на все село деревянного дома. Первый взгляд падает на большой портрет Ленина во весь рост, с правой стороны глядит Фрунзе, под ним красочный плакат с трактором, вспахивающим огромное поле, и какая-то диаграмма, сделанная от руки.
В углу стол. За столом сидит молоденький остролицый паренек. Пишет. Он поднимает глаза, видит чужого человека и, не дожидаясь, пока тот что-нибудь скажет, сам спрашивает:
— Вы не из Чашшнки? По народному образованию?
— Нет.
— А то у нас заседание, — указал он на дверь соседней комнаты. — Я думал, вы по народному образованию. Мы составляем смету на школу, — словоохотливо выкладывал паренек.
— Коля!
Паренек подскакивает на стуле, как будто его застали на месте преступления.
— Не узнаешь? А я-то тебя помню, когда ты еще под стол пешком ходил. Комсомолец?
— Не узнаю. Совсем не узнаю, — теряется паренек. — Да вы не из Береславля ли, Андрей Нефедыча сын? Или нет?
— Андрей Нефедыч разве в Береславле?
— На партийной работе. Может, вы Николай Афанасьевича брат? Он, говорят, где-то в Москве орудует.
Парень разглядывал его с тем нескрываемым любопытством, когда трудную задачу узнавания решает каждая черта лица — открытый рот, вытаращенные глаза, наморщенный лоб.
— Ты мне вот что скажи, Коля, — проговорил между тем посетитель. — Я проходил мимо своей хаты, она заколочена. Мать, должно быть, померла…
Но молодой сельсоветский работник вместо ответа вскочил с места и, распахнув дверь в соседнюю комнату, крикнул:
— Иван Галактионыч, Иван Галактионыч, покойник вернулся. Артема Григорьевича Моторного сын…
Усатый Мотовиленко в неизменном черном пиджаке, который он как будто не снимал с тех пор, как учил в школе, показался в дверях, подошел к Моторному, обнял его и проговорил, по своему обыкновению повторяя слова: