— Да, времена не те… — вздохнул он, отставив пустую тарелку и поглаживая пушистые седые усы, свисавшие вниз. — Мы, бывало…
— Ну, пошел, «мы, бывало», — неожиданно перебила его жена, которой не понравился самодовольный тон мужа. Она раньше всех кончила ужинать и сидела за самоваром, ожидая, когда можно будет наливать чай. Лицо ее было задумчиво и серьезно. Ее раздражало, что муж так спокойно говорит о событии, которое их так близко касалось.
Отец все поглаживал усы, не показывая вида, что его задело замечание жены, пробурчав что-то вроде: «Мы, бывало… чуть не голыми руками воевали…»
В сущности, он был незлобив и добродушен.
Все глядели теперь на Михаила, который со смущенным видом нагнулся над тарелкой, он невольно оказался в центре внимания, и ему надо было как-то объясниться.
— Я давно об этом думал, — сказал он. — Еще в детстве… (Он покраснел и запнулся — детство было где-то за углом.) Еще мальчишкой меня тянуло. Я не могу равнодушно глядеть, как идут по улице красноармейцы. Я не знаю… меня это всегда волновало. Когда убили Котельникова на границе… помните… Мне хотелось поехать туда. Я подумал, что это невозможно. Но вот поехал его брат. Помните, в газетах… Значит, чувства бывают похожи…
— Чувства — такая вещь, — глубокомысленно заметил отец. — Им надо верить.
Сын смущенно молчал. У него было такое ощущение, как будто он выдал какую-то тайну, только его касавшуюся. Он подумал, что все это может показаться наивным. С домашними труднее разговаривать, чем с товарищами по школе. Дома его еще не считали взрослым. Слова отца отчасти успокоили. Он с благодарностью взглянул на него.
— Да, брат, — сказал отец, — чувства — великая вещь. Без чувств не повоюешь. Техника там, тактика — все это очень хорошо, нужно, необходимо. Но чувства… они вот здесь, — постучал он себя по груди, — без них нет красноармейца…
Мать нетерпеливо поглядела на мужа.
— А что, разве нельзя было в другую военную школу, по специальности? — сказала она, вмешиваясь в разговор.
— А что ты понимаешь в пехоте? — вспылил вдруг отец. — Что ты понимаешь в пехоте, я тебя спрашиваю? Говоришь, а сама ничего не понимаешь. Что такое, по-твоему, пехота? Царица боя, вот что такое пехота, если ты хочешь знать! — ударил он ладонью по столу. — А то пехота, пехота… Посмотрела бы ты, какая теперь пехота…
— Я думала, кто первым по математике, тот пойдет в специальные, — сказала мать, обращаясь к сыну и как бы не слыша, что говорит муж.
Сын пожал плечами.
— Ну, как знаешь!
— Пехота — это правильно! — восклицал отец. — Ты ее не слушай! — пренебрежительно махнул он рукой. — Фрунзе тоже начал с пехоты.
— Ну, куда там до Фрунзе! — покачала головой мать.
— А почему и не до Фрунзе?
— Куда там до Фрунзе…
— Как куда до Фрунзе? — кипятился отец, все более и более входя в азарт. — Это ты не говори! Мы, бывало… — поперхнулся он. — Тьфу, будь ты неладная, что ты меня все перебиваешь, — свирепо поглядел он на жену, хотя та его вовсе не перебивала. — Наливай лучше чай! Полчаса сижу, чай жду. Целый вечер чаю нет. До каких пор я буду чай ждать!
Мать протянула ему стакан.
— Кипяток! — сказала она, имея в виду не то мужа, не то чай, который она ему передавала. Муж вопросительно и все еще хмурясь поглядел на нее и тоже не понял, что она имела в виду. Но ему уже не хотелось сердиться. Он быстро вспыхивал и быстро отходил. Мать обычно не обращала внимания на его ворчание. (Это иногда служило поводом для новой вспышки.) Они были любопытной парой, несходной по характерам, но, несмотря на это, очень дружной. Они прожили вместе 32 года, имели четырех сыновей. Двое старших уже обзавелись семьями и жили самостоятельно. (Один был инженер-металлург, другой на партийной работе в ДВК.)
— Кипяток! — пробурчал отец, дуя на чай и отхлебывая из стакана.
Некоторое время за столом царило молчание. Все были заняты кто чаем, кто едой. Мать тоже пила чай. Время от времени она поднимала голову и бросала быстрые взгляды на сыновей, сидевших напротив, в ее взглядах проскальзывала то скрытая тревога, то грусть, так несвойственные этой деловитой и серьезной женщине, еще моложавой с виду.
Отцу же не терпелось поговорить. Молчание тяготило его. Кроме того, он сегодня был несколько взволнован и взбудоражен. Это еще более настраивало его на разговор.
— Так-то вот, — сказал он, протягивая жене пустой стакан, — отдаем мы с тобой, мать, сынка на военную службу. Еще один в путь-дорогу собрался… А мы и не видали, как он подрос. Мишка да Мишка… А Мишка подрос и определил свою профессию, свое течение жизни (отец любил витиеватые выражения). В добрый час. Добре, сынок…