— Был, друзья мои, был, — повторил математик. — Да-с, был. Вот какое дело! Ранен два раза. Один раз под Питером. Да, именно под Питером. Другой — у Каховки. Был, друзья. И жалею, что не остался на военной службе. Не получилось. Не знаю даже, почему не остался…
Математик теребил рукой волосы, морщил лоб и глядел на ребят с растерянной смущенной улыбкой. Потом снял пенсне и начал нервно протирать его.
Все молчали.
— Не знаю, почему не остался, — развел он руками. — Демобилизовался после гражданской войны, кончил университет и, вот видите… преподаю вам математику. А если хотите спросить, что тебе самое дорогое, я скажу — военная служба. Красная Армия. Дорогие воспоминания. Мечты. Как хотите называйте. Я стоял в карауле у комнаты Ленина, — сказал он, — когда был курсантом.
— Вы были курсантом?
Математик ничего не ответил. Может быть, он не слышал вопроса. Опять снял пенсне, долго протирал его платком, не глядя на ребят. Ребятам хотелось подойти и пожать ему руку. Протерев очки, математик нацепил их на нос и пошел к дверям.
— А он не врет? — сказал Кузнецов, когда математик вышел из класса.
— Пошел к черту! — зашипели на него товарищи.
Они весь вечер потом следили за математиком. У некоторых из них поднималась жалость к нему, когда они видели его узкие плечи и большую голову, которая уродливо торчала на длинной шее. Им хотелось сказать учителю какие-то теплые слова, они ходили за ним, но никак не могли придумать, что ему сказать.
Отыскали Шевякова и рассказали ему про математика.
— А разве вы не знали этого? — не удивился Шевяков. — Я давно знал, что он был в Красной Армии. Он награжден боевым оружием. Разве вы этого не знали?
— Награжден оружием?!
— И грамотой ВЦИК!
— Черт возьми! Пойдемте, ребята, его качать!
Они побежали разыскивать математика. Шевяков остался один.
«Не может быть, чтобы она уехала, — подумал он. — Она придет. Пойду подежурю у входа».
У входа он встретил Костю Антипова. У него был сияющий вид. Одет он был в синие, галифе, краги, гимнастерку.
— Ты что это вырядился? — спросил Шевяков.
— Мать с радости подарила сегодня. Я подал заявление в военную школу.
Шевяков удивленно поглядел на него.
— Мне кто-то сказал, что ты хотел быть врачом?
— Это отец хотел, а не я. Ты же знаешь, кем я хотел быть. Мы с тобой говорили.
— Мне казалось, что ты передумал.
— Нет. Мы же с тобой вместе решили. Помнишь, когда убили, как его… Котельникова на маньчжурской границе, мы с тобой говорили, что хорошо бы туда поехать. Мы с тобой даже хотели писать Ворошилову. Потом, помнишь, мы ходили в райком и нам там посоветовали окончить сначала среднюю школу… Шевяков улыбнулся.
— Да, это вышло, пожалуй, немножко по-мальчишески с нашей стороны, — сказал он.
— Что же мы стоим? Пойдем в зал! Или ты кого-нибудь ждешь? — спросил Антипов, вдруг что-то сообразив.
— Я… Нет. Никого не жду.
— А я думал, ты кого-то ждешь.
— Нет.
— Так пойдем!
— Пойдем.
IV. Тревоги и волнения
Однажды Костя пришел домой и сообщил матери, что наплыв в военные школы большой и многие, наверно, не попадут.
— Как не попадут? — воскликнула Антипова-мать, накрывавшая сыну на стол.
— Говорят…
— Говорят, надо кончать на все пятерки, как Шевяков! Вот что говорят! — отрезала мать.
— У меня только одна тройка…
— Одна тройка!
Ее движения стали резки и порывисты. Тарелки звякали сильнее, чем обычно, хлеб нарезался неуклюжими ломтями. Когда ставилась на стол солонка, она стукнула так, как будто ее уронили. Вот упала на пол вилка, с тяжёлым вздохом поднята, резко положена на стол.
— Чего ты злишься? Возьмут! — успокоительно сказал сын.
— Возьмут! — с сердцем вырвалось у матери. — Возьмут, да не тебя.
— И меня возьмут.
— На пятерки надо было кончать, как люди. А тебя в рядовые возьмут.
— Тебе просто хочется поговорить, — обиделся сын. — Поглядел бы я, как бы ты на пятерки училась.
— Нас так не баловали, как вас сейчас! — подняла голос мать. — Мы бы учились! Меня вот совсем не учили.
Понял? Меня бы так баловали, как тебя, я бы из благодарности одной на все пятерки училась.
— Ты знаешь, я старался…