— Избаловали очень. Товарищей-то постыдился бы… Глаза-то куда девать!
— Я тебе уже говорил, что жалею, зачем же опять поднимать разговор.
— Перед Шевяковым стыдно, — не унималась мать. — Шевякову дорога везде открыта! В военную школу — пожалуйте в военную школу, в университет — пожалуйста, в университет.
— Можно подумать, что у тебя одна забота — не отставать от Шевяковых, — вспыхнул вдруг сын. — Я сам знаю, зачем я иду в Красную Армию. А у тебя все Шевяковы да Шевяковы. Дались тебе Шевяковы. Не можешь обойтись без них. Зависть заела! Что я не вижу! — возмущенно говорил он. — Зависть заела! Я — комсомолец, понимаешь ты это или нет! Я знаю, зачем я иду в военную школу! — Он взволнованно поднялся из-за стола, подошел и окну и стоял, нервно постукивая пальцами по стеклу. — Я знаю… И все…
Мать остановилась с тарелкой супа в руке. Ее поразил тон сына. Она даже как будто немного растерялась, сразу не нашлась, что сказать.
— Ты что кричишь? — сказала она.
— Я говорю, а не кричу. Ты узко смотришь на жизнь! Я знаю, зачем я иду…
— Ты что кричишь? — все еще не находила что сказать мать.
— Я комсомолец…
— Никто тебя не обижает, — сказала мать, заметив, что у сына дрожит голос. — Тебе просто говорят про тройку. У других их нет.
— Все равно я буду в военной школе, — упрямо сказал сын.
— Ну, если ты так уверен…
— Я буду в военной школе, — все еще не мог успокоиться он. — Если нужно, я сдам экзамен.
— Я тоже думаю, что можно в конце концов сдать экзамены, — неожиданно смягчилась мать, — если без экзамена не примут, можно сдать. Садись обедать! Садись, говорят, обедать!
В сущности Антипова-мать была неплохой женщиной. Она только, пожалуй, слишком ревниво относилась к интересам своей семьи.
V. Солнечный день
Михаил Шевяков лежал на диване и читал Стендаля. Он был один в квартире. Все ушли. Книга захватила его. Солнце, пробиваясь в окно, мешало ему читать. Пытаясь спастись от солнца, слепящего глаза, он загораживался книгой, но лучи проникали с боков, заглядывали сверху. Ему не хотелось подняться и занавесить окно. Не отрываясь от книги, он передвигался по дивану, пока не нашел такого положения, при котором солнце не могло достать его.
Звонок в передней застал его сидящим на ковре у дивана. Книга лежала на коленях. Он неохотно поднялся и пошел открывать дверь.
Это был Костя Антипов.
— Говорят, большой наплыв в военные школы, — сказал он, входя в комнату.
— Большой наплыв? — равнодушно спросил Шевяков. Он был еще под впечатлением Стендаля, с сожалением поглядывал на книгу, лежавшую на диване, и досадовал, что его прервали.
— Говорят, что подали много заявлений, — сообщал Костя, озабоченно шагая из угла в угол.
— Я думаю, что нам нечего беспокоиться.
— А я что-то волнуюсь. Будет страшно обидно, если меня не возьмут.
— Возьмут! — успокоительно заметил Шевяков, усаживаясь на диван и заглядывая в книгу. — Медицинский осмотр мы прошли. Возьмут!
— Будет страшно обидно, — повторил Антипов.
Шевяков ничего не ответил.
Он читал.
— Ты что — готовишься к экзаменам? — забеспокоился гость, увидя раскрытую книгу. Он подошел к приятелю и заглянул ему через плечо.
— А! Читаешь. Я думал, что ты готовишься к экзаменам.
— Какие же экзамены? Нас примут без экзаменов. Ты же видел правила приема.
— Черт возьми, эта моя тройка!
— Возьмут! — сказал Шевяков.
— А я, на всякий случай, кое-что повторяю. Если так не примут, буду обязательно держать экзамены. Я решил.
— Примут без экзаменов.
Антипов продолжал ходить по комнате. Он был одет в полувоенный костюм, в котором был на выпуске. Костюм ловко сидел на нем.
— Я подумал, не съездить ли нам узнать, — сказал он. — Может быть, есть результаты.
— Нас известят.
— Что-то долго не извещают. Может потеряться повестка. Почта…
— Не думаю. Что ж, давай съездим, если хочешь. Прогуляемся. Солнечный день.
Шевяков почти не сомневался в своем приеме, но его беспокоит настроение товарища. Он готов съездить. В нем еще сидит секретарь комсомола. Дела комсомольцев близко касаются его, хотя он уже ушел из школы.
Они выходят на улицу, солнце бьет в лицо. Заливает ярким светом асфальт, дома, прохожих. Во встречной толпе они невольно отыскивают глазами людей в военной форме и следят за ними. Хорошая выправка трогает их. Иногда же они говорят: «Нестроевая команда!», когда видят какого-нибудь командира или красноармейца, зевающего по сторонам. За кавалерийским командиром с тремя орденами они долго шли вслед, хотя им было не по пути. Они были охвачены непонятным волнением. Иногда они обгоняли его, заглядывали ему в лицо, как бы пытаясь уловить что-то особенное, что отличало его от других прохожих.