Когда разошлись, она зарылась лицом в подушку и тихо плакала. Плакала, как плачут дети, когда их обидят. Хотелось, чтобы кто-то подошел, положил руку на толову и по-отцовски, тепло приласкал ее. В окружавшем ее мире слишком много было фальши, холода и лицемерия.
Муж не пришел, предупредив по телефону, что его задерживают в министерстве дела.
На другой день она поняла, почему он не мог прийти. Произошли непредвиденные, страшные события.
Утром в комнату без стука вбежала Стася и выпалила новость:
— Пани, вы слышали? Немцы перешли границу. Что с нами будет, родная моя пани? — залилась она обильными слезами, прижимаясь к ее плечу, словно ища защиты.
— Подождите, Стася! Что вы говорите?.. Не может быть… То, верно, сплетни…
— Ой! То правда, пани, то правда…
Стася еще сильнее заплакала.
Павла схватила телефонную трубку и позвонила мужу.
Его не было на службе: очевидно, министр услал с поручением.
Стала звонить знакомым. Некоторые приняли новость, как весть о землетрясении. Они еще ничего не знали. Другие были в курсе дела и высказывали десятки самых несуразных предположений. Третьи кричали о том, что тевтоны запнутся на пороге священной польской земли. Толком, впрочем, никто ничего не знал.
Павла оделась и вышла из дому. Сразу заметила необычное скопление народа на улицах. Люди стояли группами на тротуарах, жестикулировали, кричали, спорили.
Прошла к министерству. Там тоже стояла толпа, нетерпеливо ожидавшая новых известий. Мужа в министерстве не было. Она не могла разыскать его.
Целый день бродила по городу, ловя слухи, которые делались все более и более фантастическими.
Вечером играла в концерте. Ее попросили исполнить польский гимн.
Публика ревела от восторга.
Потом ее пригласили в офицерское собрание. Она и там играла. Многие офицеры отправлялись на фронт. Провозглашались бесконечные тосты. Голова кружилась от шума и выпитого вина. Домой вернулась под утро.
По улицам шла кавалерия. Тянулись повозки.
Все было похоже на войну.
Когда она читала про войну в газетах, война казалась нестрашной благодаря прикрашенным официальным сводкам, хотя с первых же дней обнаружился разгром польской армии. Уже не было слышно заносчивых криков. В театрах, на концертах по-прежнему играли польский гимн, но без всякого темперамента, столь характерного для варшавян.
Люди присмирели, ходили как пришибленные, не зная, кому верить, во что верить.
Что-то изменялось, изменялось прямо на глазах.
И вдруг над городом появились германские самолеты. Они пронеслись, еще не сбрасывая бомб, но уже самое их появление внесло панику. Вот-вот раздастся взрыв…
«Где же наши самолеты? Где наши зенитные орудия? Почему все это молчит?» — недоуменно спрашивала Павла и ни у кого не получала ответа.
Все куда-то заторопились, заспешили. Вереницы подвод, машин, собственных экипажей ринулись из города во всех направлениях.
Вечером приехал из министерства муж, не снимая пальто, прошел прямо к ней и плотно прикрыл за собой дверь.
— Я тебе хочу кое-что сообщить, — приглушенно сказал он, беспокойно оглядываясь. Подошел к двери, еще раз открыл и закрыл ее.
— Что случилось? Что-нибудь серьезное? — тревожно спросила она.
— Правительство сегодня в ночь уезжает из Варшавы. Но только никому ни слова. Ни одного слова. Я тоже должен уехать. Я подготовлю квартиру там, где мы остановимся, и извещу тебя по военному телеграфу.
Ночью вдали заревели пушки. Муж уехал. Она была одна в доме. Одна во всем мире. Так казалось ей. Было жутко. Канонада быстро приближалась. Хотелось спрятаться, чтобы ничего не знать, не видеть, не чувствовать.
Около двенадцати ночи разделась и собиралась ложиться спать. Вдруг невдалеке ударил снаряд. Взрыв потряс весь дом. В окнах вылетели стекла. Где-то вспыхнуло пламя. Показалось, что горит их дом. Ее охватил ужас. Накинула на себя, что попало под руку, и, взяв с собой Стасю, побежала из города.
* * *Что впереди? Где друг? Где враг? Кто друг? Кто враг?
Ковальская сидела обессиленная, прислонившись к дереву, голодная. Силы покидали ее. Ей было холодно. Стася дала свои туфли. Они спадали с ног, в них невозможно было идти.
— Пани! Как можно сидеть на сырой земле? Вы простудитесь. Идемте дальше, — звала Стася.
— Что такое? Ах, это вы, Стася? Идите, Стася, оставьте меня одну.
— Что вы говорите, пани, Езус Мария.
— Ужас! Ужас! — шептала Павла. — Ужас! — повторяла она без конца.
— Пойдемте, пани… Пани…
Послушно поднялась, сделала несколько шагов и опять опустилась на землю.