— Я не могу идти, — проговорила она.
Стася подхватила ее и повлекла чуть не силой. Они двигались по какой-то глухой дороге. Кроме них, никто не шел по ней. Люди, которые вместе с ними убежали из Варшавы, тоже куда-то исчезли. Неожиданно из мрака послышался грубый окрик.
— Помогите! — крикнула Стася. — С пани плохо.
К ним подошли солдаты. Повели их в глубь леса. Скоро дошли до высокой ограды, за которой белел дом. По-видимому, здесь было имение.
Ввели в комнату. Офицер, сидевший к ним спиной, обернулся и изумленно воскликнул:
— Пани Павла!
— Пан Болек! — воскликнула она, узнав хорошего знакомого мужа, часто бывавшего у них. — Что же это такое происходит, пан Болек?.. — Она зарыдала, повиснув на его руке.
— Воды! — приказал офицер солдату. — Налей отсюда, — кивнул он на стол, где стояло несколько бутылок с вином и минеральной водой.
Жадно выпила воду и немного успокоилась.
— Где я? — слабым голосом спросила она.
— Как удачно… Вы здесь пробудете до утра. А завтра я вас отправлю поглубже в тыл. Как я рад, что вижу вас!
— Где немцы?
— Трудно что-нибудь понять. Во всяком случае, здесь этой ночью не будут. А если придут… встретим.
— Вы не знаете, куда перебралось правительство?
— Пребывание его не известно. А теперь расскажите, как вы сюда попали.
— Не надо об этом… Не надо о Варшаве. Иначе я разрыдаюсь. Там ужас!
Денщик внес поднос с закусками и начал расставлять их на столе.
— Вы с нами поужинаете? — спросил Болек. — Прошу извинить за скромное угощение. То не в Варшаве.
Она хотела было отказаться от ужина и пойти отдохнуть, но в это время в комнате появились два новых офицера.
Увидев ее, один из них, усач, с большим носом и несколько выпученными глазами, воскликнул:
— Ба! Ты, Болек, должен был предупредить… Пани извинит нас за походный вид.
— Знакомьтесь, — сказал Болек. — Пани Павла Ковальская.
Последовал поклон. Усач прильнул к протянутой руке.
— Имел честь быть представленным вам на последнем балу у президента, — церемонно сказал другой офицер с белым, словно напудренным, лицом и иссиня-черными волосами (она помнила это лицо).
— Что в Варшаве? — спросил он.
Ничего не ответила, умоляюще взглянула на Болека.
— Господа! Условие. Ни о чем не расспрашивать пани Ковальскую. Она устала с дороги.
— О, тогда рюмку коньяку — лучшее средство от всех бед и скорбей! — воскликнул усач.
Все уселись за стол.
Офицер с бледным лицом сообщил последнюю военную сводку. Она была малоутешительна. Немцы быстро двигались вперед.
— Почему нас держат здесь? — выкрикнул усач, свирепо выпучив глаза и весь как-то сразу побагровев. — Почему, я вас прошу ответить, панове, нас не пускают в дело? Кто, наконец, командует польской армией?
Офицеры заговорили, заспорили, переходя от бурных восклицаний к жалобам на высшее командование, которое не сумело предупредить неожиданное нападение германских войск и дать им отпор на границе.
То ли под влиянием отвратительного настроения, то ли от пережитых страхов Павла выпила две рюмки коньяку, и ее сразу потянуло ко сну.
Почти не помнила, как дошла до дивана в соседней комнате, и сейчас же заснула.
Пробуждение было внезапным. Ее словно что-то толкнуло. Открыла глаза. Чуть брезжило утро. В комнате стоял полумрак. Кто-то сидел на диване рядом с ней.
— Кто здесь? — испуганно воскликнула она. — Пан Болек, это вы? — Не сразу разглядела она его. — Что с вами?
Он молчал.
— Пан Болек…
Почувствовала, что его руки касаются ее тела. Пыталась подняться, но он удержал ее и, обхватив, прижал к себе.
— Что вы делаете?..
— Все равно война, — глухо сказал он.
Со всей силой, какая нашлась в ней, оттолкнула его, вскочила с дивана, выбежала в другую комнату. Там еще продолжалось пиршество. Рядом с усачом сидела Стася.
— Стася! Скорей! Скорей! — крикнула она.
Но Стася только махнула рукой. Она была пьяна.
Теперь Павла осталась совсем одна.
Выбежав в сад, она проскользнула между часовыми и бросилась в лес. Ей что-то кричали вслед. Послышался выстрел. Пуля слегка оцарапала кожу на ноге. Сгоряча ничего не почувствовала.
Долго бежала по лесу, петляя, как зверь, боящийся преследования охотника.
Она была в одних чулках. Дождь перестал. Утро было сырое. Несколько раз останавливалась, бросалась в траву и плакала без слез.
Потом поднималась и опять бежала.
* * *Прошел день, опять наступила ночь.
Где она находилась, не представляла. Днем набрела на хату в лесу. Обошла ее осторожно кругом, заглянула в окна. Никого не было видно. Нажала на дверь, дверь открылась. С дрожью в сердце переступила порог. На столе лежал ломоть хлеба, стояла миска с остатками картофеля. Так хотелось есть, что, не задумываясь, схватила хлеб, взяла оставленную ложку и доела все, что было в миске.