Он нахмурился и опять превратился вдруг в неприветливого и угрюмого.
Конечно, это первое задание не слишком обрадовало Максимку. Но в маленькой печурке, куда товарищ Зотов велел сносить накиданные у верстака стружки, так весело загудел разгоревшийся огонь — кладовщик затопил её, чтобы развести столярный клей, — что Максимка тоже развеселился.
С широких полок выглядывали свёрла, фонари, на одной были сложены зачем-то фуражки с жёлтым верхом, сигнальные щитки, внизу темнели какие-то станки с торчащими, как руль, рукоятками…
— Воду принесёшь из бака, что возле кузни, — приказал Зотов. — Тряпка, вот она. Правила знаешь? На пути чтобы без дела не выходить и сигналы слушать! Понял?
— Я знаю, — ответил Максимка торопливо. — Меня Игнатий Иванович, мастер ваш, вчера учил. Правилам про технику безопасности.
— Ишь ты… безопасность! У нас глаз да глаз нужен, до греха недалеко: день и ночь поезда ходят. Игнатий Иванович — большого порядка человек! Ну, действуй!
Зотов отошёл к верстаку.
Потряхивая цинковым блестящим ведром, Максимка спустился по приставной лесенке и побежал к разрывавшему поезд проходу, в просвете которого виднелся лес.
Игнатий Иванович не зря учил Максимку технике безопасности. Кочевая жизнь и работа на путевой машинной станции, поблизости от то и дело проходивших поездов, требовала постоянного внимания и осторожности.
Конечно, предлагая Максимке остаться у них. Игнатий Иванович подумал и об этом. Но сам он так привык и так хорошо знал эту необычную жизнь и работу, что вовсе не считал её более опасной, чем любую другую. Были у Игнатия Ивановича и другие соображения, о которых он пока помалкивал.
Для Игнатия Ивановича и Татьяны Ивановны поезд с его обитателями был любимым, понятным и неотделимым от них источником постоянных радостей и огорчений. Если бы кто-нибудь предложил им вернуться в город, вести там спокойную жизнь, без постоянных переездов с одного участка на другой, они приняли бы это, как обиду: слишком много сил и лет было отдано работе на железной дороге, и считали они эту работу хоть и трудным, но почётным делом.
Майора Андреева, начальника, Игнатий Иванович знал ещё с войны, когда их ПМС — путевая машинная станция — была переброшена в район Сталинграда для восстановления разрушенных путей. Об этом тяжёлом времени Игнатий Иванович вспоминал с гордостью, но рассказывать из скромности не любил. Если же случалась какая неполадка, говаривал:
— Разве ж это трудность? В сорок втором мы под бомбами своими руками сколько километров пути в пригодность привели! Во фронтовой полосе стояли!..
Для большинства рабочих Игнатий Иванович и Татьяна Ивановна были не просто дорожный мастер и жена этого мастера: к ним шли со своими заботами и нуждами все, от подавальщицы из столовой до врача с медпункта. Приходили не раз и спрашивали совета и старший инженер и замполит.
Татьяна Ивановна была судьёй и помощницей во всех бытовых делах и спорах, её любили, но и побаивались. Маленькая и решительная, она появлялась, как гроза, то в вагоне-прачечной, то в вагоне-магазине, то в столовой, то в клубе, то у завхоза, то у коменданта.
Майор называл Татьяну Ивановну «наш женсовет», Игнатий Иванович — «бригадиршей». По Татьяну Ивановну эти прозвища трогали мало: поезд был для неё родным домом, требовавшим хозяйского глаза, а рабочие, особенно молодёжь — таких было большинство, — её шумной, беспокойной семьёй.
Татьяна Ивановна от замполита и майора Андреева знала: в этом году по приказу министерства для всех ПМС по всем железным дорогам начнут строить «стационары» на пунктах зимних стоянок: жилые дома, школы, больницы… Поезда будут выходить на участки ремонта пути, как корабли уходят в море: семьи остаются на местах, а состав с рабочими с весны до осени кочует по дороге, производя нужную работу.
Но строительство только началось, их поезд продолжал пока свою слаженную походную жизнь маленького города на колёсах. И эта жизнь требовала неустанного внимания и забот…
Замполит Осокин
— Товарищ Зотов, можно войти?
В дверях вагона стоял невысокий худощавый мужчина в форменной гимнастёрке. Он стоял против света, и лицо его было видно плохо, только живые, быстрые глаза поблёскивали из-под тёмных бровей.
Максимка отжал тряпку, обернулся:
— Нет его здесь. В кладовую вышел.
— Хорошо, я обожду.
Вошедший прислонил к двери плотный бумажный свёрток, осмотрелся, увидел зажатую в верстаке прямоугольную деревянную раму, подошёл и стал её рассматривать.