Несмотря на жару, у Китрин похолодело в груди, дыхание сбилось. Кахуар Эм не предлагал пять лет! В письме стояло десять!
– Восемь лет – долгий срок, – серьезно кивнул цинна, тщетно пытаясь скрыть удовольствие.
– И ежегодная прибыль несколько завышена, – добавил наместник. – Мне очень жаль, магистра Китрин, но я вынужден вам отказать.
– Понимаю. – Китрин с трудом узнала собственный голос. – Теперь, когда все решено, могу ли я узнать условия, которые предложил мастер Эм?
– Мы партнеры, – заявил цинна. – Тут речь не только о его клане, мы действуем сообща.
– Полагаю, сейчас незачем вдаваться в подробности, – вмешался Кахуар Эм, по-прежнему избегая взгляда Китрин. Его попытка смягчить удар отчего-то показалась Китрин более обидной, чем злорадство цинны.
– Все равно ведь условия будут объявлены, – заметил наместник. – Из крайнего уважения сообщаю вам, магистра, что в предложении говорится о четырнадцати сотых со страховкой или десяти без.
Ложные цифры. Он подсунул ей ложные цифры. В тексте было шестнадцать и девятнадцать, а не десять и четырнадцать. Письмо в его кабинете было ловушкой, и она в нее попалась.
– Благодарю, господин наместник, – кивнула Китрин. – Медеанский банк высоко оценит вашу откровенность.
– Надеюсь, мы расстаемся без обид, – добавил наместник. – Ваш банк появился в Порте-Оливе недавно, но пользуется большим почетом.
– Разумеется, – ответила Китрин. В груди царила пустота – даже странно, что слова не отдавались эхом. Все происходящее походило на сон. – Благодарю за то, что пригласили меня выслушать решение. Полагаю, вам троим нужно обсудить дальнейшие дела.
Мужчины встали одновременно с ней, наместник липкими пальцами схватил ее руку и прижал к губам. С лица Китрин не сходила мудрая улыбка – маска той женщины, которой она хотела казаться. Китрин поклонилась цинне, затем Кахуару Эму – пустота в груди вдруг уступила место боли.
Тщательно следя за каждым шагом, она покинула зал, спустилась по лестнице и вышла на крыльцо. Белое небо казалось перламутровым, жаркий ветер овевал щеки, по спине и ногам стекали струйки пота. Китрин, не в силах опомниться, замерла в смятении. Зачем она здесь? Надо вернуться, обсудить подробности, подписать контракты!.. Ей ведь предстоит начать дело, так почему же она вышла, пора обратно!..
Первый всхлип вышел похожим на порыв рвоты: внезапный, резкий, неконтролируемый. Она взмолилась только об одном – не разрыдаться прямо здесь, на улице, где весь проклятый город уставится на нее, как на диковину. Широко шагая, так что натягивалось на бедрах платье, она почти бегом пустилась в лабиринт улиц, пролетела по ближайшему проулку, забилась в темный угол и только здесь, рухнув на грязные ступеньки, дала волю слезам. Рыдания вырывались из горла, чуть не раздирая грудь, и она закусила руку, чтобы не выть в голос.
Проиграла. Она проиграла. Все надежды и чаяния пошли прахом. Ее контракт отдали другому, а ей, скудоумной потаскушке, уродине-полукровке, только и остается рыдать в проулках. С чего она вообще возмечтала о победе? Как могла надеяться?
Мало-помалу всхлипы стихли; Китрин поднялась на ноги. Осушила слезы, высморкалась в подол, отряхнула платье. И побрела домой. Унижение тяжко давило на плечи, нашептывало гадости. Много ли Кахуар рассказал сообщникам? Похвастался ли, что затащил ее в постель? Тот старый цинна в зале наместника, должно быть, наслышан о каждой черточке ее тела? Кахуар знал каждый ее шаг еще прежде, чем она все придумала и спланировала. И наверняка велел слугам не вмешиваться, когда она среди ночи полезет в его кабинет. Может, они прятались по закоулкам и со смехом тыкали пальцами в идиотку, которая считает себя умнее других.
У дверей банка она услыхала голоса Маркуса, Ярдема и куртадамки: обыденный разговор – ни злобных интонаций, ни смеха. Тюльпаны колыхались под ветром, лепестки разлохматились, алый цвет донышка стал черным. Китрин хотела было войти, но пальцы замерли на полпути к щеколде; девушка так и стояла почти целую вечность, не в силах переступить порог и оказаться среди тех, кто заменял ей семью, друзей, любовь, – среди собственных же наемных стражников. Ей отчаянно хотелось, чтобы Ярдем Хейн вышел и наткнулся на нее у порога, чтобы Кэри забрела на их улицу, чтобы Опал восстала из океана и задушила ее прямо здесь же, у дверей банка.
В конце концов она поднялась по боковым ступеням. В своей комнате она сбросила платье и села на кровать в одной рубашке. Пот не высыхал, не холодил кожу.
Она проиграла. Даже сейчас слова казались бессмысленными, она не могла поверить. Проиграла. Слезы иссякли, боль ушла или, скорее, затихла и уснула, как пантера после охоты, готовая вновь напасть при случае. Китрин не чувствовала ровно ничего. Как будто умерла.