Такая жизнь продолжалась вот уже почти две недели. Маркус охранял сокровища днем, Ярдем ночью, в городе старались показываться как можно реже. Сидели в полутьме при тусклом свете из окна, в отблесках жаровни или свечей – и выходили разве что в соседнюю комнатушку. Еду покупали на деньги капитана: все, что он выручил от продажи шерсти, фургона и мулов, поместилось в небольшой кошель, который лежал теперь у входной двери. Мулов продали задешево – Китрин решила, что та женщина из первокровных лучше о них позаботится.
По мулам Китрин скучала.
Она провела рукой по грязным обвисшим волосам, оглядела одежду – ту самую, в которую ее обрядили в банке, когда она стала погонщиком по имени Таг.
– Мне нужна одежда, – сказала Китрин, выходя обратно в большую комнату. – Не до весны же это носить.
– Хорошо, – кивнул капитан. – Только не отходи далеко, пока не осмотришься. И не привлекай к себе внимания. Чем меньше людей знают, что мы здесь, тем безопаснее.
Он говорил каждый раз одно и то же, будто Китрин могла забыть прошлые наставления. Тралгут, шевельнувшись во сне, вздохнул. Китрин сунула кошель в карман и открыла дверь – дневной свет обрушился на нее, как ливень.
– Китрин!
Девушка обернулась. Капитан перемешивал клинком угли, по-прежнему озабоченно глядя на Китрин.
– Осторожнее там.
– Я знаю, чем мы рискуем, – ответила она и шагнула на улицу.
Соляной квартал мало чем отличался от лабиринта. Двухэтажные дома стискивали улочки так, что прохожим едва хватало места разойтись, изгибы холма определяли всю застройку – вдаль ниоткуда не глянешь, из отходящих от перекрестка проулков любой может оказаться тупиком. Воздух полнился голосами куртадамов, цинн и первокровных, и, если где-то муж кричал на жену, – эхо разносило гневные интонации, пусть и с размытыми от дальности словами, по всему кварталу.
В окнах и дверных проемах то и дело мелькали дети – гибкие, как кошки. Оттепель последних дней растопила грязный снег; остались черные лужи, подернутые тонким ледком. Кроме той дороги, по которой шла Китрин, в город наверняка вели тысячи проулков, но других путей она не знала и потому предпочитала никуда не сворачивать. Подойдя к знакомому перекрестку пяти дорог, она выбрала ведущую на северо-восток улицу, которая шла к главному рынку и морским докам – источнику всех доходов Порте-Оливы.
Вместо рынка на открытой площади, как в Ванайях, здешняя торговля кипела в многочисленных крытых галереях, соединенных переходами. На подступах к торжищу грубый булыжник мостовой сменился светлыми плитами, над головой вознеслись своды, соединенные, как ладони в молитве, а между их каменными и железными пальцами открывались в небо огромные окна, струящие свет внутрь галерей. Мужчины и женщины пели и играли на флейтах, кукольники разыгрывали нехитрые сценки, в которых мелькали имена местных купцов и политиков. Слуги из дворцов и богатых домов проталкивались сквозь толпу, придерживая на головах ивовые корзины с припасами для обедов знати. Мелкие ростовщики – ничтожная рыбешка по сравнению с монстром вроде Медеанского банка – расставляли на зеленом сукне весы и гири, моряки и путешественники приходили с берега поглазеть на суету, потолкаться среди публики. Торговцы расхваливали товар: хлеб и рыбу, мясо, холст, пряности, советы по духовному самосовершенствованию, – всякий раз в новом сочетании.
Каждое утро, еще до рассвета, торговцы выстраивались у больших павильонов в ожидании гвардейцев ее величества, доставлявших узорные железные ларцы из дворца наместника. Каждый торговец платил пошлину и вытаскивал из ларца билет с указанием, в какой из тысяч ниш и палаток ему сегодня торговать. Никому из ростовщиков, пекарей, мясников и фермеров не позволялось сохранять за собой постоянное место. По крайней мере, официально. Китрин видела действо всего дважды, но почти не сомневалась: такая отлаженная напоказ система, призванная убеждать публику в честности выбора, наверняка не обходится без подкупа.
Готовясь к долгим поискам, она купила себе мешочек подогретого на огне изюма и медовых орешков, однако лавка портного нашлась почти сразу – всего в пяти нишах от того места, где Китрин ее видела прежде. Лавкой заправлял чистокровный цинна – высокий, тонкий и бледный, с перстнями на всех пальцах и с зубами такими острыми, будто их специально наточили. В центре полукруга из пяти столов стоял шестой, с лучшим товаром. Китрин замедлила шаг и окинула взглядом три платья, словно из любопытства. Цинна, стоя в стороне, кричал на женщину из первокровных – та, скрестив на груди руки, метала в него яростные взгляды. Между ними стоял ящик светлого дерева, потемневший от воды.