За плечом актера возник Ярдем Хейн, вытирающий пальцы о серый лоскут. У Маркуса мелькнула надежда, что разговор уйдет в сторону, однако по спокойному лицу тралгута стало ясно, что тот пришел слушать, а не говорить.
– Она купила платье, – вздохнул Маркус. – И захотела ходить на ваши представления.
– Значит, два? – спросил мастер Кит.
– Выбрала рыбу на обед.
– А раньше, при других ваших нанимателях, такое бывало? Подозреваю, что вам Китрин кажется не хозяйкой, подрядившей вас для охраны, а маленькой девочкой, случайно попавшей в речную стремнину. Она вам платит?
– Нет, – пророкотал тралгут.
– Не лезь, – отрезал Маркус. – Заплатить она не могла. У нее нет своих денег. Богатство ей не принадлежит.
– Теперь у нее, возможно, появится золото. И способность принимать решения более важные, чем покупка платья или выбор между рыбой и курицей. Если ее план сработает, она будет сама выбирать жилье и меры защиты – если сочтет их нужными – и будет решать тысячи вопросов, связанных с банком. Подозреваю, что вы и тогда будете рядом с ней, опекая и защищая. Но только как наемный охранник.
– Каковым я до сих пор не был? – спросил Маркус.
– Каковым вы до сих пор не были, – согласился мастер Кит. – Будь вы просто охранником, вы бы спросили мнение Китрин, прежде чем убить Опал.
– Она бы сказала не убивать.
– Потому-то, думаю, вы и не спросили. И вы боитесь тех времен, когда вам придется подчиняться ее решению, даже если оно, по вашему мнению, неверно.
– Она совсем еще юная девочка.
– Все женщины когда-то были девочками. Китрин. Кэри. Королева Биранкура. Даже Опал.
Маркус пробормотал проклятие. На улице, окликая прохожих, драл глотку зазывала игорного дома – не упустите случай выиграть целое состояние, выгодные шансы для любой ставки…
– Неприятная вышла история с Опал, – сказал Маркус.
– Да, я вас понимаю. Мне тоже неприятно. Я ее знал долгие годы и много с ней общался. Однако с характером не поспоришь: Опал оставалась собой и поступала как умела.
– Вы были любовниками?
– Когда-то давно.
– Вы вместе играли на сцене, вместе скитались по городам, она была частью труппы.
– Да.
– И вы дали мне ее убить.
– Да. По-моему, ответить за собственный поступок – деяние, в котором присутствует определенное достоинство. И расплата приоткрывает некую истину. А я стараюсь относиться к истине как можно уважительнее.
– То есть Китрин имеет право делать что хочет, даже ошибаться.
– Если вы так поняли мои слова – да.
Ярдем дернул ухом, звякнули серьги. Маркус знал – тралгут думает одно: «Она не ваша дочь…»
Капитан уперся ногой в штабель ларцов – богатство погибшего города. Драгоценные камни, украшения, шелка и пряности пошли в уплату за то, чтобы их владельцы успели сбежать из обреченных Ванайев. Спастись от огня. Однако всех этих сокровищ не хватит, чтобы воскресить хоть одного мертвого. Даже на день.
Тогда какой в них смысл?
– План Китрин не так уж плох, – признал Маркус. – Но никто не отнимет у меня права его невзлюбить.
– Могу только уважать такой подход, – улыбнулся мастер Кит. – Значит, пора готовить масляную смесь для будущих учредительных документов Медеанского банка в Порте-Оливе? Пока женщины не вернулись?
Маркус вздохнул и поднялся с табурета.
***
Наутро Маркус шагал рядом с Китрин. Воздух, по-прежнему стылый, уже не вырывался паром изо рта. Мужчины и женщины трех самых многочисленных в городе рас спешили по своим делам как ни в чем не бывало, словно и не отличались друг от друга формой глаз, строением тел и цветом кожи. Из-за прядей утреннего тумана, ползущих по главной площади, драконий нефрит казался серым. Городские преступники, выставленные на всеобщее обозрение, дрожали от холода. Двое первокровных казнены за убийство, в колодках сидит циннийка – злостный неплательщик, рядом за колени подвешен с трудом дышащий куртадам-контрабандист. Маркус взглянул на Китрин: та чуть замедлила шаг. Интересно, чем здесь карается то, что они задумали? Уж точно здешняя судебная практика с таким не сталкивалась…
Широкие, окованные медью дубовые двери во дворце наместника уже стояли распахнутыми, через них текли два ручейка посетителей – один внутрь, другой наружу. Китрин вздернула подбородок. Дома Смитт тронул гримом ее лицо – едва заметные серые тени на веках, серовато-розовые румяна. Черное платье обрисовывало бедра – фасон скорее для замужней женщины, чем для юной девушки только что из отцовского дома. На вид ей можно дать тридцать. Или пятнадцать. Сколько угодно.