Противник Доусона в этом небольшом сражении — а также во многом другом — Фелдин Маас, барон Эббинбоу, сплюнул на землю и ухмыльнулся.
Изначально оскорбление было пустяковым. Хотя поместье Доусона больше, три дня назад Маас потребовал, чтобы ему подали еду за королевским столом прежде Доусона на том основании, что Маас носит титул Хранителя Южного Предела. Доусон объяснил ошибку Мааса. Тогда тот сделал из своей уступки оскорбление. Они едва не подрались тогда в зале. Спор должно было разрешить теперь, следуя старой традиции.
Площадка для поединков была сухой и пыльной, достаточно длинной для конного поединка на копьях и достаточно узкой для сражения на коротких мечах в кожаной броне, как сейчас. По одну сторону от площадки высились стены и башни Королевского Шпиля. По другую Раздел, глубиной в тысячу футов, что разбивал город надвое и в честь которого получил свое имя Расколотый Престол.
Они разошлись и снова начали медленно обходить друг друга по кругу. Правая рука Доусона горела от напряжения и усталости, но кончик его меча не шелохнулся. Он гордился, что спустя тридцать лет сражений был все так же силен, как в день своего первого поединка чести. Его молодой противник держал клинок менее твердо, а приемы Маас проводил заметно небрежнее. Но это была лишь видимость, Доусон знал, что верить нельзя.
Кожаные подошвы их обуви шаркали по земле. Фелдин сделал выпад. Доусон парировал, нанес ответный удар, и теперь Фелдину пришлось отступить. Ухмылка его была уже не такой уверенной, но Доусон не стал отвлекаться, чтобы позлорадствовать. Потом, когда у ублюдка появится шрам от меча Каллиама. Фелдин Маас нанес низкий, тяжелый удар, быстрым движением запястья крутнув меч. Доусон отразил его, сделал вид, что собирается ударить справа, и атаковал слева. Прием был проведен превосходно, но противник уже ушел в сторону. Они оба были слишком опытны в поединках, чтобы поддаться на старые уловки.
Требовалось что-то неожиданное.
В настоящем бою выпад Доусона был бы самоубийственным. Он открывал его, заставлял потерять равновесие и далеко вытянуться. Удар был безыскусный, и именно потому он сработал, как Доусон того и хотел. Фелдин отпрыгнул, но слишком медленно. Через меч Доусону передалось сопротивление металла, разрезающего кожу.
— Кровь! — объявил он.
Доусон увидел, как удивление на лице Фелдина в мгновение ока сменилось яростью, ярость превратилась в расчет, а расчет в свою очередь скрылся за спокойной, ироничной маской. Значит, он целый миг колебался, не нанести ли ответный удар — удар, который не удалось бы парировать. Доусон понял: молодой Фелдин почти поддался искушению убить его, забыв про честь, свидетелей и закон. И от того победа была еще слаще. Фелдин отступил назад, прикоснулся к ребрам и поднял вверх окровавленные пальцы. Врачи подбежали, чтобы оценить серьезность раны. Доусон вложил меч в ножны.
— Хорошо разыграно, старик, — сказал Фелдин, пока с него снимали рубашку. — Воспользовались моей честью, как щитом? Сочту за комплимент. Вы поставили свою жизнь на мое благородство.
— Скорее на ваш страх перед нарушением правил.
Глаза Фелдина опасно сверкнули.
— Тише, мы только что закончили одну дуэль, — вмешался старший врач, — Не будем затевать новую.
Доусон отсалютовал ему кинжалом. Фелдин оттолкнул слуг и вытащил свой кинжал. Кровь текла по его боку. Хороший признак. Значит, этот новый шрам будет глубоким. Доусон убрал кинжал в ножны, повернулся и покинул площадку для поединков, не посрамив чести.
Кэмнипол. Разделенный город, город Расколотого Престола.
Со времен драконов здесь был оплот власти первокровных. Потом мрачные, опаленные великой войной века низвели бывших правителей мира и освободили порабощенные расы. Тогда Кэмнипол стал маяком надежды. Черно-золотой, гордо раскинувшийся на холме город звал разбросанных по свету первокровных домой. Богатства возникали и исчезали, а город стоял, вечный, расколотый надвое Разделом, поддерживаемый мощью Королевского Шпиля, теперь служившего домом королю Симеону и юному принцу Астеру.
Серебряный мост через Раздел соединял Королевский Шпиль и квартал знати, возвышавшийся на западной стороне. Древние камни покоились на опорах из драконьего нефрита всего в руку толщиной, извечных, как солнце или море. Доусон ехал в небольшом конном экипаже — ему не нравилось последнее веяние моды, когда повозку тянули рабы. Колеса грохотали, и стаи голубей взмывали в воздух под мостом. Он высунулся из окна и посмотрел вниз, на обломки и камни, образующие стены Раздела. Говорили, что самые нижние из старых зданий, там, в огромной куче у основания каньона, были древнее, чем сами драконы. Кэмнипол, вечный город. Его город и сердце его народа и расы. Ничто он не любил так сильно, кроме, пожалуй, своей семьи.
Затем они съехали с моста через пропасть, и возница свернул на неширокую площадь, принадлежащую Доусону. Перед ним предстал его особняк, который радовал глаза простотой и совершенством линий, в отличие от крикливой филиграни, которой украшали свои дома выскочки вроде Фелдина Мааса или Алана Клина, или Куртина Иссандриана. Прекрасным и строгим — таким был его дом, через пустоту выходящий фасадом на Королевский Шпиль и широкую равнину за ним, самый благородный дом в городе, уступающий только поместью лорда Банниена Эстинфордского.
Слуги опустили подножку, и Доусон, как всегда, отмахнулся от предложенных рук. Предложить руку было их долгом, а его достоинство не позволяло ее принять. Важен был сам ритуал. Раб-привратник, старый тралгу со светло-коричневой кожей и серебристой шерстью на кончиках ушей, стоял у входа. Серебряной цепью он был прикован к колонне из черного мрамора.
— Добро пожаловать домой, мой господин, — сказал раб. — Пришло письмо от вашего сына.
— Которого?
— Джорея, мой господин.
Доусон почувствовал, как что-то сжалось внутри него. Будь письмо от любого другого из его детей, он с нескрываемым удовольствием прочел бы его, но оно было от Джорея, а значит рассказывало о ненавистной Ванайской кампании. Встревоженный, он требовательно протянул руку. Раб-привратник повернул голову к двери.
— Госпожа взяла его, мой господин.
Темные гобелены и яркий хрусталь украшал особняк внутри. Собаки, привязанные у лестницы, радостно повизгивали — пять волкодавов с блестящей серой шерстью и молочно-белыми зубами. Доусон почесал их за ухом, похлопал по бокам и направился на застекленную террасу, где его ждала жена.
Эту стеклянную комнату он построил специально для Клары. Она нарушала гармонию линий с северной стороны, но в ней Клара могла выращивать анютины глазки и фиалки, обычные для холмов Остерлинга. Цветы напоминали ей о доме и помогали мириться с пребыванием в Кэмниполе, потому аромат фиалок витал в доме всю зиму. Теперь она сидела в глубоком кресле у небольшого стола, столы с темными цветами выстроились вокруг нее, как солдаты на параде. Она подняла взгляд, услышав его шаги, и улыбнулась.
Клара всегда была само совершенство. Да, румянец на ее щеках с годами поблек, да, в ее черных волосах теперь блестела седина, но когда он глядел на нее, он видел ту девчонку, которой она когда-то была. Немало было девушек красивее и поэтесс искуснее, когда отец Доусона выбирал, чье лоно выносит его внуков. Но он выбрал Клару, и Доусон очень скоро оценил мудрость этого выбора. У нее было доброе сердце. Даже если бы она была образцом совершенства во всем, без доброты все достоинства не имели бы смысла. Доусон наклонился и привычно поцеловал ее в губы. Это тоже был ритуал, как и отказ от руки при выходе из экипажа, как почесывание за ушами у охотничьих собак. Ритуалы придавали его жизни смысл.
— Есть новости от Джорея? — спросил он.
— Да, — ответила она, — у него все хорошо. Он отлично проводит время на поле боя. Его капитан — сын Адрии Клина, Алан. Говорит, что они неплохо ладят.
Доусон скрестил руки и прислонился к столику с цветами. Неприятное ощущение в желудке усилилось. Клин. Еще один из клики Фелдина Мааса. Когда Доусон узнал, что король поставил Джорея под командование Клина, известие привело его в ярость, и напоминание об этом все еще будило в нем гнев.
— О, и еще он пишет, что служит с Гедером Паллиако, но разве так может быть? Это ведь тот странный толстенький коротышка, обожающий географические карты и забавные стихи?