Дым, подсвеченный снизу заревом пожара, взвивался над городом огромными клубами, затмевая луну. Языки огня, поднимаясь у самой стены, плясали поверх крыш и устремлялись в небо. Послышался гул – низкий и ровный, как звук марширующей армии, потом задрожала земля, и Гедер невольно огляделся: что это, обвал? Или атака? Он даже успел вообразить себе чудом уцелевшего последнего дракона, спрятанного под Ванайями и теперь разбуженного пламенем, как вдруг понял, что гул – всего лишь отзвук бушующего в городе огня.
Ворота дрогнули, изгибаясь от жара, на стене показались силуэты тех, кто пытался сбежать. На краткий миг, внезапный и четкий, как при вспышке молнии, пламя вдруг высветило женщину – Гедер так и не разглядел, какой расы. Она воздевала руки, пытаясь жестами что-то сказать, и Гедер вдруг чуть не дернулся послать кого-нибудь ей на выручку – однако женщина уже исчезла. Очередной порыв пламени добрался до полупустых зернохранилищ, и взметнувшаяся хлебная пыль взорвалась с громовым треском, заглушившим прочие звуки.
Гедер сидел, глядя на город расширенными от изумления глазами, вокруг дождем сыпались ошметки пепла. Жар от погибающего города обжигал лицо, как раскаленное солнце пустынь. Еще нынешней ночью он предвкушал, как будет сидеть и смотреть на гибнущий город – до конца. И не знал, что Ванайи будут гореть не один день.
Ничего он не знал. Ничего.
– Уходим, – сказал он. Никто не услышал. – Хватит уже! Уходим!
Приказ передали по рядам, и антейская армия отступила от пекла. Гедер успел отбросить всякую мысль о заготовленных жестах и патетической риторике: на фоне содеянного меркли любые слова. Он вернулся в палатку, занятый одним – не слишком ли близко к городу разбит лагерь, не перекинется ли пожар через стены, не доберется ли до него самого.
Он отослал оруженосца и рухнул на постель. От усталости не было сил пошевелиться, в ушах не смолкал страшный рев пламени. Перед недвижным взглядом, уставленным в крышу палатки, плясала хрупкая женская фигурка с воздетыми руками, гибнущая в пожаре. Прижав ладонь ко рту, Гедер вгрызся в кожу до крови, пытаясь не слышать огненного гула.
Дым десяти тысяч людей поднимался в небо.
Китрин
Весть о гибели Ванайев обрушилась на Порте-Оливу, как морской вал. На главном рынке, в порту, в харчевнях и на постоялых дворах, на лестнице кирпично-стеклянного лабиринта, служащего дворцом наместнику, – везде кипела молва; история дополнялась новыми вестями с моря и суши, а то и просто домыслами. Ванайи горели три дня. Антейцы перегородили ворота и убивали каждого, кто пытался сбежать, а перед уходом осушили каналы – чтобы нечем было гасить огонь – и разлили по улицам ламповое масло, целыми бочками. От жара лопались камни. Запах пожара относило ветром до самой Маччии, закаты сделались кроваво-алыми. Обугленные тела до сих пор перегораживают дамбы в Ньюпорте.
Китрин прислушивалась к вестям с той же жадностью, с какой здешние нищие высматривали на мостовой оброненные монетки. Сперва она отказывалась верить – города не гибнут за одну ночь, знакомые ей улицы и каналы не могут разрушиться от одних слов рассказчика, даже если он антейский воин. Однако с каждым пересказом, с каждым новым голосом, повторяющим те же слова, неверие испарялось. Даже если истории были отголоском одна другой, все вместе они не могли не убеждать.
Ванайи погибли.
– Грустишь? – спросил Сандр.
Китрин сидела на краю актерского фургона, свесив ноги, как ребенок на слишком высоком стуле. Вокруг кишела полуденная толпа. Девушка проводила глазами тонкого, как тростинка, циннийского мальчика с бесцветно-соломенными волосами, пробирающегося в тесном людском потоке. От солоноватого морского запаха воздух казался холоднее. Ответ не приходил. И все же Китрин попыталась объяснить.
– Сама не знаю. Нет, наверное. Трудно жить среди вот этого, – она кивнула на толпу вокруг, – и чувствовать чужую смерть. Я знаю, что магистр Иманиэль погиб. Кэм, наверное, тоже. И все мальчишки, которые играли на улицах. И от этого порой грустно. Но когда я думаю о том, что погибло все – и зеленной рынок, и дворцы, и плоскодонные баржи, все-все, – то чувствую… как бы это назвать… отрешенность?
– Правильное слово, – кивнул Сандр, как будто понял.
– У меня теперь нет знакомых. Я прожила всю жизнь в Ванайях, там меня знал почти каждый – кто я, что за человек… А теперь они все погибли, к Ванайям меня ничто не привязывает. Капитан Вестер, Ярдем Хейн, ты, труппа мастера Кита – кроме вас, меня никто не знает.
– Трудно тебе, – сочувственно промолвил Сандр, беря ее за руку.
«Да нет же, это самое лучшее во всей истории, – пронеслось в голове Китрин. – Когда тебя никто не знает, можно быть кем угодно».
– Сандр! – окликнул юношу мастер Кит. – Пора.
– Иду! – Сандр вскочил на ноги и мягко улыбнулся Китрин той улыбкой, которую обычно приберегал для сцены. – Подождешь конца пьесы?
Девушка кивнула. Все равно идти некуда. А кроме того – интересно, с чего это Сандр переменил к ней отношение. Должно быть, какая-нибудь красотка ему отказала, и теперь он заигрывает с Китрин, чтобы залечить раненое самолюбие. Наверняка после сцены у мельничного пруда он считает ее легкой добычей. Китрин толком не знала, вправду ли она легкая добыча. И главное, желает ли ею быть.
Она спрыгнула с фургона и присоединилась к зрителям.
Микель успел замешаться в толпе, не очень-то стараясь прикидываться местным. Встретившись с ней взглядом, он улыбнулся, Китрин кивнула в ответ. Смитт и Шершень опускали сцену. Цепи, звякнув, встали на место, и на подмостки вышел мастер Кит – уже не в одеждах Оркуса, повелителя демонов: без Опал пьесу об Алерене Убийце и драконьем мече играть перестали. Теперь с плеч мастера Кита свисал переливающийся голубой плащ, зеленые чулки держались подвязками из ярко-желтых лент, а на ногах красовались уморительного вида башмаки.
– Приве-е-ет! – протянул мастер Кит комичным фальцетом. – Я сказал – привет, эй, вы! Да-да, вы, в такой чудесной шляпе! Остановитесь, куда вам спешить? И вы, там сзади, подойдите ближе, увидите кое-что интересное. А? Точно-точно. И…
Мастер Кит замер, лицо свело от ужаса. Китрин, вздрогнув, чуть не обернулась посмотреть.
– Нет-нет, только не вы, – тем же фальшивым голосом пропел мастер Кит, и его рука мелькнула в воздухе, как вспорхнувший воробей. – Вы – идите себе дальше.
Зрители – которых должны были заводить Китрин с Микелем – засмеялись сами по себе, у фургона уже стояло с полдесятка зевак. Для «Проклятия невесты» хватало и одной актрисы, фривольную комедию с переодеваниями мастер Кит слегка переделал под условия Порте-Оливы: вместо короля в пьесе упоминали королеву, вместо злодея-йеммута с накладными плечами и фальшивыми клыками теперь выскакивал на сцену Смитт в увешанной бусинами овечьей шкуре – к удовольствию публики, которая радостно узнавала карикатуру на куртадама. Китрин хлопала в ладоши и смеялась, не столько показывая пример толпе, сколько добавляя веселья в уже готовый настрой.
В конце, когда актеры раскланивались под скромным дождем из сыплющихся на сцену монет, Китрин вдруг удивленно обнаружила, что вокруг царит все та же, прежняя жизнь. Прятаться в Порте-Оливе, ждать по ночам ограбления…
И знать, что Ванайев больше нет.
Сандр выпрыгнул из фургона, стирая влажной тряпицей краску с лица. Подчеркнутые гримом глаза и рот делали его моложе – а может, он просто выглядел по возрасту, хотя обычно старался казаться бывалым и видавшим виды.
– Хорошо сыграли, – улыбнулся он.
– Да, – согласилась Китрин.
– Пойдем, угощу обедом, если хочешь.
За его плечом Китрин увидела нахмуренное лицо Кэри, следящей за ними из фургона, и попробовала взглянуть на себя ее глазами. Сандр, первый актер труппы. Китрин, наивная простушка. А может – Сандр, член труппы, и Китрин, причина смерти Опал. Поджатые губы, нахмуренные брови – Кэри недовольна ею или Сандром?..