Доусон открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь мудрое и утешительное, однако мысли вдруг выстроились воедино чуть ли не со щелчком. Ванайи. Иссандриан. Вооруженные наемники, наводняющие Кемниполь под смехотворным предлогом воздать честь принцу Астеру. Осадные войска, приведенные с юга Гедером Паллиако.
– Да, – только и выдохнул Доусон.
– Отец…
– Где Паллиако? Здесь?
– Нет, вместе с войском. Им еще неделя пути.
– Слишком долго. Нужно раньше.
Доусон вскочил и, распахнув дверь, кликнул Винсена Коу. Егерь, должно быть, стоял наготове. Первые указания – самые простые: найти прочих. Не только Канла Даскеллина, но и полдюжины остальных союзников Доусона. Времени мало, а победа пока под вопросом. Винсен ни о чем не спрашивал, только отсалютовал и исчез. Обернувшись к сыну, барон увидел замешательство в его глазах – и поднял руку, предотвращая вопросы.
– Мне нужна от тебя еще услуга. Отдохнешь позже, мой мальчик. Жаль нагружать тебя заботами, но от этого зависит судьба престола.
– Я исполню что нужно.
– Привези ко мне Гедера Паллиако. Как можно скорее.
– Хорошо.
– Джорей… Кажется, гибель Ванайев нас спасла.
***
Гости Доусона пожаловали самое большее через час. Кроме Оддерда и Даскеллина, пришли граф Ривермарк и барон Нурринг – остальных не оказалось дома, и Коу отправился их искать. Однако хватило и этих. Пятеро вельмож, держащие в руках все знатные семейства и стратегически важные земли, теперь сидели, стояли или – как Канл Даскеллин – беспокойно расхаживали вдоль стены, так и не сменив парчовых одеяний и вышитых шляп, надетых ради Иссандрианова парада. Клара прислала двух служанок; поднос, нагруженный огуречной водой и копченым сыром, с тех пор так и стоял нетронутым в углу.
После прибытия ванайского гонца уже успели разнестись слухи. Доусон видел проступившую на лицах неуверенность, его собственное напряжение стало едва ли не осязаемым. Если действовать – то срочно, пока при дворе толком не поняли, что значит принесенная гонцом весть. Пока Симеон не собрался с духом.
Доусон поднял ладони, как священник перед паствой.
– Разрушение Ванайев… – начал было он и остановился. – Принесение Ванайев в жертву явилось нам как свет факела в мрачнейший час ночи. Спасение Рассеченного Престола теперь не за горами.
Повисла пауза.
– Вы с ума сошли. – Даскеллину удалось наконец совладать с собой.
– Пусть говорит, – возразил граф Ривермарк, и Доусон благодарно кивнул.
– Судите сами. Всем известно, что Гедер Паллиако изначально не ладил с Аланом Клинном, ближайшим союзником Иссандриана. Он сумел потеснить Клинна с поста правителя Ванайев…
– Он? Он сумел? – переспросил Даскеллин.
– …и вместо того, чтобы использовать свой пост для личного обогащения и придворных интриг, он принял решение. Смелое и принципиальное.
– Гедер Паллиако, – встрял Даскеллин, проводя рукой по волосам, – дешевый фигляр, которого мы возвысили ради того, чтобы превратить взятие города в фарс и попортить репутацию Иссандриану. Паллиако – молокосос, весь его военный опыт – выдернуть из ноги стрелу и тут же рухнуть с коня. А теперь он еще и кровавый тиран! К сегодняшнему вечеру Иссандриан соберет добрый десяток свидетелей, готовых поклясться, что назначение Паллиако было делом наших рук, и одним из свидетелей, бесспорно, выступит лорд Терниган. И мы не сможем ничего отрицать.
Доусон видел смущение в глазах остальных, и сжатые плечи, и опущенные головы. Если ответить гневом на гнев, все выльется в перебранку между ним и Даскеллином и цельность клана пойдет прахом. Барон улыбнулся.
– Отрицать? – переспросил он. – Да я буду гордиться правом сидеть рядом с Паллиако! Вы что, не видели сегодняшнего парада? Не понимаете, что в эту самую минуту несколько сотен верных антейцев под предводительством Паллиако маршируют по направлению к Кемниполю?
– Не понимаю, – признался Оддерд.
– Дело представим так, – продолжал Доусон. – Когда Паллиако обнаружил, что Иссандриан ведет на Кемниполь вооруженную армию, он решил бросить свои войска на защиту престола. И вместо того, чтобы отдать Ванайи врагу, он решился на деяние, свидетельствующее о железной решимости. Он не грабил город, забирая последние медяки. Он не сбыл его с рук в обмен на налоговые послабления. Он сжег его, как воин из древних легенд. Как сами драконы. Кто в целой Антее сравнится с ним в силе и в чистоте намерений? Кто еще способен совершить то, что сделал Паллиако?
– Но ведь игры разрешил сам король. А эта армия, призванная нас спасти, из кого состоит? Половина – люди Иссандриана, остальные питают к Паллиако в лучшем случае презрение, – скривился Даскеллин. – Детские сказки.
– Его не презирают. Его боятся. И если мы станем повторять это погромче и почаще, то испугается и Иссандриан. А поскольку от этого зависит наша жизнь, предлагаю попрактиковаться хором.
– Вот как, оказывается, выглядит отчаяние, – не сдержался Даскеллин. Доусон не ответил.
– Если Иссандриан пойдет против нас – все увидят, что Паллиако прав. Если не пойдет – значит боится Гедера. В любом случае Иссандриан теряет изрядную долю власти над королем. А мы достигаем цели, не запродавая себя Нордкосту и Медеанскому банку. Это несказанная удача, милорды, и отказываться от нее глупо. Однако обнародовать свою версию надо сейчас, сегодня. Когда придворные разойдутся на ночь, в постели они должны шептать то, что мы им расскажем. Если дать мнению устояться, переломить его будет в сотню раз тяжелее.
– А если Иссандриан повернет все против этого мальчишки Паллиако? – спросил барон Нурринг.
– Тогда кинжал, направленный вам в живот, вонзится в брюхо Паллиако. И попробуйте меня убедить, что вы на это не согласны.
Гедер
Бедра Гедера стерлись едва ли не в кровь и горели огнем, спина болела. Весенний ветер доносил с гор запах снегов и льда. Рядом шли конные и пешие воины – последнее напоминание о ванайской кампании. Никто не пел, никто не обращался к Гедеру, кроме как за распоряжениями, да и то лишь из-за необходимости упорядочить движение нескольких сотен солдат, повозок и коней в последние дни похода. Даже в тесной ванайской квартирке, где единственным его собеседником был огнеглазый оруженосец, а день был заполнен тошнотворными поручениями Алана Клинна, Гедер не мог в полной мере оценить, что такое одиночество в толпе.
Он знал, что с него не сводят глаз. Знал, что осуждают. Никто, конечно, не произнес и слова – ни один не встал и не сказал в лицо, что Гедер чудовище, что он хуже любого преступника. В том, правда, не было необходимости: Гедер и так все понимал. Долгие дни и холодные ночи, пока войско шло от Ванайев на север, в ушах его гудело пламя пожара, во сне перед глазами плясали черные фигурки на фоне огненного зарева. Его поставили защищать Ванайи, а он… Если король Симеон прикажет убить его прямо в тронном зале, это будет только справедливо.
Он пытался развлечься книгами, но даже легенды о Праведном Слуге не затмевали гнетущего вопроса: какова будет воля короля? В лучшие дни Гедер воображал, как король Симеон сходит с Рассеченного Престола, монаршей ладонью касается заплаканных глаз Гедера и дарует высочайшее прощение. В черные дни ему виделось, как король велит отправить его в Ванайи и привязать к столбу среди мертвецов, чтобы его труп пожирали вороны, слетающиеся на тела ванайцев.
Воображение, мечущееся между крайностями, бесконечно рисовало череду мрачных картин. И когда драконья дорога подошла к знакомым горам и долинам, мимо которых Гедер проезжал сотни раз, он вдруг обнаружил, что каждый новый вариант смерти и унижения пробуждает в нем какую-то мрачную надежду. Сожгут? Поделом. Посадят в городскую тюрьму и забросают нечистотами и дохлыми крысами? Заслужил. Любая – любая! – кара будет лучше, чем нынешние муки и безмолвные терзания.
Наконец на горизонте замаячила гигантская скала, на которой возвышался темнокаменный Кемниполь, слегка подернутый синью из-за плотного воздуха и дальности. Даже Кингшпиль отсюда виделся лишь как тонкий луч света. В одиночку до города можно доскакать за день, всем войском оставалось идти еще дней пять. Королевские ведуны наверняка их уже заметили. Гедер в тоске и ужасе не сводил взгляда со столицы, страх захлестывал его сильнее с каждой лигой.