– Не в Ривенхальм, – отрезал Лерер.
Гедер замолк.
– Уезжай из Антеи. Ты слишком глубоко увяз в политике. В делах, смысла которых мы не понимаем. Сначала Ванайи, теперь гладиаторы… Уезжай на год, не меньше. Куда-нибудь, где тебя не найдут. Возьмешь слуг. Я дам денег. Найди спокойное место подальше. Может, к осени что-нибудь прояснится.
– Хорошо, – пристыженно кивнул Гедер.
– И еще, сынок. Никому не говори, куда едешь.
Доусон
Король Симеон вышагивал перед собравшимися. На его лице читалась та смесь сомнений и решимости, которую Доусон видывал у охотничьих собак перед спуском с крутого склона: какой путь ни выбери, остановиться уже не получится. С кем бы ни совещался Симеон нынешней долгой ночью – Доусона среди советников не было. Правда, барон точно знал, что не было там и Куртина Иссандриана.
Приемный зал отличался от обычного: ни гобеленов, ни мягких бархатных подушек, голые кирпичные стены. Даже ни одного ковра – коленопреклоненные подданные Симеона стояли на каменном полу. На королевских гвардейцах, выстроенных вдоль стен, сверкали не дворцовые, а настоящие боевые доспехи, мечи в руках тоже никак не походили на парадные. Принц Астер сидел на серебряном троне позади отца с покрасневшими от слез глазами.
Куртин Иссандриан, нервный и бледный, стоял на коленях через проход от Доусона, рядом с ним Алан Клинн. Канл Даскеллин и Фелдин Маас сумели избежать королевского гнева. Оддерд Фаскеллан погиб от стрелы, угодившей в горло, его убийца сейчас болтается на веревке, облепленный мухами. Гедер Паллиако – заслуженный герой дня, удержавший южные ворота, – исчез из города. Доусон остался в одиночестве.
Позади всех троих, на галереях, толпились зрители. Знать, для виду отгороженная от прочей публики витым шнуром, сидела на низких неудобных табуретах, женщины стояли на высокой галерее, где-то среди толпы была и Клара. Верхняя галерея, обычно предназначенная для нетитулованных почетных гостей и послов чужеземных держав, сегодня пустовала.
Король остановился. Доусон не поднимал головы.
– Прекратить все сегодня же, – разнесся по залу голос Симеона. – Немедленно.
– Повинуюсь, ваше величество, – ответил Доусон с тщательно отрепетированным смирением, вслед эхом отозвались Иссандриан и Клинн.
– Пока Рассеченный Престол принадлежит мне, Антея не вступит на путь дракона, – продолжал Симеон. – Я не позволю политическим играм и мелким интригам нарушать спокойствие империи, стоящей в центре мирового владычества. Клянусь в том собственной жизнью и как ваш повелитель ожидаю и требую того же от каждого из вас.
– Повинуюсь, ваше величество, – повторил Доусон; Иссандриан и Клинн на этот раз не отстали.
– На улицах Кемниполя пролилась благородная кровь, – не умолкал король. – В стенах города обнажены чужеземные мечи. Не время выяснять, чисты ли были намерения. Виновные должны поплатиться.
Краем глаза Доусон заметил, что Алан Клинн побледнел еще больше.
– Есть ли вам что сказать, прежде чем я оглашу приговор? Лорд Каллиам?
– Нет, ваше величество. Смиренно повинуюсь вам и Рассеченному Престолу.
– Лорд Иссандриан?
– Ваше величество, – дрожащим голосом начал Куртин Иссандриан. – Позвольте упомянуть два обстоятельства. Прошу не считать вчерашние стычки осознанным и предумышленным деянием кого-либо из присутствующих. Если же ваше величество твердо намерены покарать зачинщиков, то я прошу о снисхождении к моему соотечественнику. Игры в честь принца Астера задумал я один. Мне не хотелось бы, чтобы невинные люди пострадали только потому, что имеют несчастье меня знать.
Жест был красив, но, на взгляд Доусона, неосмотрителен.
– Лорд Иссандриан забывает, что это не первая кровь, пролитая из-за вашей вражды с родом Каллиамов. Если вам угодно пожертвовать собой в назидание другим, я рассмотрю ваше предложение, однако не думайте, что я позволю кому-либо отсидеться за вашими юбками.
– Ваше величество, – только и пробормотал Иссандриан.
Повисло молчание. Доусон закрыл глаза. Болели колени, придавленные к полу весом всего тела, однако он не шевелился: любое движение сочтут за страх перед приговором.
– Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ, – объявил наконец Симеон. – Я удваиваю налог с ваших владений на следующие пять лет. Вам запрещено появляться в Кемниполе и при дворе в ближайшие полгода, вы не вправе созывать войско или прибегать к наемной вооруженной силе без гласного дозволения короля.
Доусон промолчал и лишь ниже склонил голову. Сердце забилось сильнее, однако он не хотел выказывать волнения.
– Куртин Иссандриан, барон Корса, – продолжал Симеон. – Я возвращаю во владение короны все принадлежавшие вам земли южнее реки Андрианн, а также освобождаю вас от должности смотрителя Эстинпорта и протектора восточных областей. Я удваиваю налог с ваших владений на следующие пять лет, вам запрещено появляться в Кемниполе и при дворе в ближайшие полгода, и вы не вправе созывать войско или прибегать к наемной вооруженной силе без гласного дозволения короля.
Доусон прикрыл глаза и едва удержался, чтобы не покачать головой; досада засела комом в груди, словно он проглотил булыжник. Он уже знал, что приговор Клинну будет таким же или даже мягче – король и вправду определил Клинну ту же ссылку, удвоил налоги и лишил мелких должностей. Фелдин Маас, где бы он ни прятался, избежал даже такого символического наказания.
Когда виновным позволили встать, Доусон взглянул на старинного друга. Своего короля. Лицо Симеона пылало, дыхание сбилось, брови сошлись у переносицы. Принц Астер сидел с гордо вскинутой головой. Глаза Доусона и Симеона встретились, во взгляде короля сквозь видимый гнев что-то мелькнуло на миг – вот и весь ответ. Гвардейцы расступились, Симеон с Астером вышли, и галереи разразились громовым ревом. Доусон взглянул на Иссандриана и Клинна, обернувшихся друг к другу. Клинн ошеломлен, Иссандриан разочарован – не иначе как по той же причине, что и сам Доусон.
– Лорд Каллиам! Сэр!
Рядом стоял капитан королевской гвардии – высокий, широкоплечий, с приплюснутым носом и виноватыми водянистыми глазками. Доусон кивнул.
– Вы должны покинуть город к закату, милорд.
– Моя семья тоже?
– Нет, милорд. Они могут остаться, если пожелают.
Доусон потер ноющее колено. Капитан, помедлив, почтительно кивнул и двинулся к Иссандриану – сообщить, как подозревал Доусон, ту же весть. Барон, развернувшись, вышел в коридор, отделанный черным мрамором и кованым серебром, – там, в лучах полуденного солнца, бьющего в высокие окна, уже ждала Клара, за ее плечом тенью маячил Винсен Коу. От дальнего выхода к ним торопливо шагал Джорей, стук сапог по каменному полу отдавался эхом.
– Кажется, все прошло гладко? – спросила Клара.
Доусон качнул головой:
– Именно что кажется, любовь моя. Это конец империи.
На улице их ждала карета; кони всхрапывали и били копытами, будто и они чуяли перемены в судьбе города. На других узких улочках так же ждала хозяев еще добрая сотня карет: антейская знать спешила прочь из Кингшпиля. Все они давали дорогу Доусону – скорый путь домой традиционно оставался последней почестью, которой удостаивали изгнанников.
Колеса громыхали по камням мостовой, никто не пытался заговорить. В боковое окно Доусон видел, как исчез за поворотом Кингшпиль, затем карета миновала широкую площадь и свернула на улицы города. Голуби целыми стаями взлетали, кружили и возвращались на землю. Потом на пути возник Серебряный мост и бездна Разлома. Из кузниц и печей поднимался дым.
Еще вчера на этих улицах проливали кровь знатные антейцы. Сегодня все шло обычным чередом, никто ничего не замечал – кроме тех, кто, подобно Доусону, понимал происходящее лучше других.
Когда карета подъехала к особняку, слуги все так же подставили ступеньку, Доусон все так же отмахнулся от протянутых рук. Старый тралгут, раб-привратник, произнес обычное приветствие. В комнатах готовились к отъезду – снимали гобелены, покрывали чехлами мебель. Главный псарь уже рассадил собак в дорожные клетки; сбитые с толку животные жалобно повизгивали. Доусон опустился на колени и прижал ладони к решетке – дать собакам обнюхать хозяйскую руку.