И хотя Рулон не учил уроков, но он хорошо знал этот сюжет, поскольку обладал отличной, почти феноменальной памятью. Сидя на задней парте, Рулон весело рассказывал Марианне об этом, описывая события из книги ярко и красочно, особенно акцентируя моменты моральных страданий, проще говоря, мазохизма главного героя. И они глумливо стебались над идиотом Раскольниковым, не понимая, зачем он так долго маялся дурью.
Тем временем училка, сидя за своим столом, что-то трепалась насчет глубины раскрытия человеческой психики. Она говорила очень эмоционально, стараясь передать ученикам всю прелесть подобного мазохизма, но ребята сидели, равнодушно глазея по сторонам, отгоняя надоедливых мух и думая, когда же раздастся спасительный
звонок. Еще неискалеченные дети чувствовали моральное уродство той херни, которую вдалбливало в них учило и не желали, чтобы их калечили всякие педики.
Рулон параллельно комментировал Марианне истинный смысл всей этой херни.
— Да этот Достоевский — просто шизофреник! — сказал он уверенно.
— Вот и вся глубина психики такая же шизофреничная, — среагировала Марианна.
Училка, краем уха услышав заявление Марианны, изумленно взглянула на нее, на мгновение остановив свою речь, а потом продолжала ее еще более эмоционально, пытаясь всем доказать величие и гениальность своей любимой книги.
— Да эти все так называемые великие писатели — бабники, шизофреники и педерасты, — шепотом, слегка наклонив голову, добавил Рулон, — вот кто нас учит. Поэтому мы и живем в этом дурдоме. Пушкин был бабником, Гоголь тоже был сдвинутым, а Лермонтов — гомосексуалист, сука! — Рулон покрутил пальцем у виска и продолжил: — Я бы иначе сочинил рассказ о том, как Раскольников мучился дурью. Пошел в полицию, а его бы посадили на зону. А там бы его хорошенько отпетушили и посадили у параши, и, когда кто-нибудь ходил бы на нее срать, он обязан был бы говорить: «Я генеральный секретарь параши, разрешаю посрать». И он бы затем понял, как дурачил его ум, и понял, что все! Баста! Нужно просветлевать. На хрен. Больше с таким умом жить нельзя. И он начал бы медитировать и отключать внутренний диалог. И потом бы просветлел. Всех людей бы этому учить начал. Вот это было бы клево!
Рулон разошелся так, что голос его опять стал громким. Окружающие его ребята стали прислушиваться к его словам, посчитав их более интересными, чем та галиматья, которую несла тупая училка у доски.
— В этом романе был бы вывод. Он чему-то бы учил. Стал бы полезен для здоровья, — закончил Рулон.
— Кто про что, а вшивый все про баню, — съязвила Марианна. — Совсем ты помешался на йоге. А так, хороший рассказ придумал, веселый, получше, чем у этого шизофреника. — она весело ухмыльнулась и поправила цепочку с резным кулончиком в виде сердечка у себя на шее.
Они весело болтали, надсмехаясь над всей советской литературой, которую преподавали сейчас в школе, зомбируя детей всей этой хуйней. Слабый не сможет жить в этом мире, поэтому нужна сильная литература, которая поможет сформировать сильные качества у человека.
Свежий воздух втекал в раскрытую форточку, уже пахло приближающейся зимой, и это радовало, создавая веселый настрой. Рулон глубоко вдохнул этот воздух, наполняя им все свое тело.
Затраханная литература продолжалась. Маразм крепчал. Училка закончила свою чудесную лекцию и, посмотрев в журнал, начала спрашивать Куричеву, но у той повредили слуховой аппарат, и она бессмысленно смотрела прямо на учительницу, но сидела молча. Училка разозлилась и, треснув указкой по столу, заорала.
— Куричева, встань!!!
Но та сидела и хлопала зенками, так как ничего не слышала. Не в силах выдерживать дольше такую наглость, преподавательница подошла к Куричевой и, махая у нее перед лицом руками, стала ругаться. Но та недоуменно смотрела на нее, ничего не понимая. Эта сцена выглядела на редкость комично, и весь класс покатился со смеху. Училка окончательно распсиховалась, развернувшись, стала топать ногами и изо всех сил орать на остальных, чтобы они успокоились. Она была похожа на злую собаку, попусту лающую на окружающих.
На этом еще один идиотский урок закончился веселой сценой. Каждая такая сцена являлась для Рулона уроком, из которого он делал выводы на всю оставшуюся жизнь.
«Рожают же всяких дебилов, — подумал Рулон, вспоминая Куричеву. — Их бы сразу на опыты, чтобы не мучили себя и других. А эти гуманисты затраханные заставляют всех мучиться. Сволочи, - пролетали мысли в Рулоновой голове, - но сейчас сохраняют всех дебилов, уродов, паралитиков, засоряя генофонд общества. Ведь, если смотреть по Дарвину теорию о естественном отборе, то получается, шо врачи нас лишают ентого отбору, а, значит, человечество будет вырождаться, коли царство уродов неуклонно растет.
В этот момент чье-то прикосновение оторвало его от накатившихся мыслей. Обернувшись, Рулон увидел Марианну.
— Пойдем домой, — сказала она. — Для кого-то сегодняшний день будет хорошим уроком.
***
Каждый миг, проживаемый человеком, есть урок и возможность постигнуть самого себя и окружающий мир, если ты знаешь об этом.
Учиться Рулону было неохота, особенно после такого допинга, и он быстро согласился. Собрал немудреные свои шмотки, пнул стул, хлопнул крышкой парты, и они пошли.
Они шли по асфальтированной дороге, привлекая удивленные взгляды прохожих. Эти взгляды были направлены на Марианну, которая шла подобно королеве, горделиво подняв голову.
Рулон с Марианной зашли в небольшой магазин, где в ожидании открытия водочного отдела околачивался Куран. Рулон подошел к нему и рассказал, что в школу приходила мать Витьки. Она была очень озлоблена и вынюхивала, кто может у Витьки вымогать деньги, так как он не отдал сдачу и сказал, что отобрали. Она расспрашивала у ребят очень настойчиво и даже с угрозами.
Куранчик настороженно выслушал Рулона и, прищурив глаза, спросил:
— Там ничего про меня не болтали?
Рулон не сказал ничего конкретного, но сделал предположение:
— Как будто пока нет, но я бы не советовал тебе больше брать у него. Найди себе другую жертву. Я уже не раз говорил, что нельзя тянуть много у одного. Надо со всех по чуть-чуть.
Куран согласился и просил поговорить с Витькой.
— Век не забуду! — сказал Куран. — Кровь из носа, все для тебя сделаю.
Осторожно обходя лужи и грязь, Рулон с Марианной пересекли еще две улицы и направились к ней домой. Жилье Марианны располагалось в одном из самых лучших районов города, в новом доме улучшенной планировки.
У подъезда, как обычно, сидели ворчливые бабки. Появление Марианны вызвало у них оживление, ибо вместе с ней появился прекрасный повод посплетничать и обсудить пикантные подробности жизни вызывающей внешности местной звезды.
Марианна невозмутимо прошла мимо бабок, увлекая за собой Рулона. Поднявшись по лестнице, они вошли в квартиру. Квартира Марианны вызывала очень уютные ощущения и располагала к интимным отношениям. В комнате стоял финский гарнитур, обитый темно-бордовым бархатом, черная стенка. Все было сделано в современном стиле и немного под старину, роскошный диван был покрыт китайским пледом.
В нише стоял японский видеомагнитофон и стереокомплекс из ФРГ. В углах на небольших тумбах размещались четыре мощные колонки из темного дерева. На стене висел огромный ковер с каким-то индийским рисунком. В книжном шкафу по преимуществу находились ярко иллюстрированные иностранные журналы, в серванте — немного хрусталя и фарфора самого лучшего качества, которые могли бы удовлетворить самый изощренный вкус.
Когда они зашли в комнату к Марианне, Рулон обратил внимание на незаправленную кровать. Запах цветов наполнял ароматом квартиру.
Они прошли на кухню, Рулон сел за стол и смотрел, как Марианна готовит какао и достает из шкафа фарфоровые чашечки, расписанные замысловатыми узорами с позолотой. В состоянии медитации он наблюдал за тем, как жидкость переливается в чашку. Марианна уже повеселела. Они пили какао, смеялись и болтали, вспоминая сегодняшний учебный день и его происшествия.