И они быстро вернулись к машине.
...Ренат стал ходить по комнате - торопливо, даже суетливо: туда-сюда, туда-сюда. Он поминутно поправлял очки и сквозь них испуганно косил на Матвея. Тот смотрел на приятеля с испугом: не ждал такого. После ухода дяди Коли Матвей стал маяться, места себе не находил, от выпитого противно загудела и закружилась голова, и он по морозцу побежал к Ренату. И там, почти неожиданно для себя, рассказал ему о прошлогодних событиях. Все - как недавно Ядвиге Витольдовне. Старуха тогда замолчала так надолго, что Матвей решил, будто она ничего не поняла. Потом сказала: "Человек не может быть богом". Перекрестила по-католически и ласково проводила Матвея - мол, привыкла ложиться пораньше.
А Ренат, выслушав, забегал, задергался - и все молчком. Вдруг как-то боком, в углу встал, забормотал:
"Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей..."
Испуганно, исподлобья взглянул на Матвея и снова забормотал, как молитву, забубнил:
"В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей..."
И тут кинулся к Матвею, с разбегу бухнулся на колени, завопил дурным голосом:
- Ты гений, гений!
Очки свалились-таки, он стал шарить по полу, ползал, тыкался в Матвеевы ноги и все повторял: "Гений, гений!"
- Брось, Ренат, что за шутки? - недовольно сказал Матвей.
- Ты гений! - заорал он опять и вскочил с колен. - Всех времен и народов!! Как же мне повезло в жизни, что я знаком с тобой!
- Перестань, - раздраженно буркнул Матвей.
- Ты что, не понимаешь?! - возмутился Ренат. - Ты сделал грандиозное открытие. Доказал, что будущее существует в нас всегда! Насчет прошлого и настоящего никто не сомневался, а вот будущее представлялось какой-то зыбкой неопределенностью. Твоя Машина строит образ будущего на основе энцефалограммы, кардиограммы, принимает но внимание и ритм дыхания, и биополе человека, ведь так?
- Ну да, примерно, - согласился Матвей вяло: не о том он думал, когда рассказывал Ренату о Машине.
- Сигналы сегодняшнего состояния человека она экстраполирует в будущее, расшифровывает, рассчитывает весь процесс их изменения на семнадцать лет! Это значит, что время заложено в нас! Я то же самое сколько лет пытаюсь доказать на материале литературы, а ты... Ты - гений! И то, что мы называем судьбой, роком - это программа! Карма - программа! "Не властны мы в самих себе". Гениально! И тогда само собой разумеется, что моя гипотеза вовсе не гипотеза - аксиома! Человек есть человек потому и постольку, поскольку в нем заложены три временные координаты!
Ренат восторженно носился по комнате, вдруг ему стало тесно, он кулаком распахнул дверь, с конским топотом пробежал по другой комнате, по веранде.
- Не властны мы в самих себе! - заорал он оттуда счастливо.
- А чего радоваться? - угрюмо спросил Матвей. - Чего же хорошего, что не властны?
Ренат вернулся в комнату, сел, немного успокоившись, напротив Матвея.
- Как всякий гений, ты чудак, - сказал снисходительно. - И рядом с тобой должен быть человек с умом средним, но дисциплинированным. То есть я. Иначе ты сам себя не поймешь. Я не тому радуюсь, что мы в себе не властны. Если бы ты доказал, что властны, я бы точно так же был счастлив. Ученому безразличен знак открытия - плюс или минус, да или нет - ему важно знание само по себе и его значение. А значение знания, которое ты добыл, всемирно. Революционно.
- Ну а как же Мила? - вдруг сказал Матвей, никак не разделяя радости Рената.
- Что - Мила? - будто не понял он.
- Ей-то как теперь жить?
- Ну... ну, - растерялся Ренат, - это я, ей-богу, не знаю... Ну как-нибудь образуется...
- Вот я и спрашиваю: как образуется? - гнул свое Матвей.
- Да откуда мне знать! - крикнул Ренат раздраженно. - При чем тут она? При чем тут ты, я, дядя Коля?! Все мы в конце концов смертны! Речь о человечестве! Твое открытие меняет судьбу человечества, его взгляд на себя, ты что, не понимаешь?! Это даже смешно, это картинка, достойная пера: сидит бухой гений в ватнике и талдычит про какую-то Милу, а сам только что цивилизацию перевернул!
Матвей пустил длинным армейским матюгом и резко пошел к двери. Ренат кинулся ему на плечи, удержал.
- Ты псих! - кричал он радостно. - Ты классический гений-идиот! Два года назад, когда ты мне первый раз про свой план рассказал, я решил, что ты шизанулся. Каюсь - даже на книжной толкучке про тебя как анекдот рассказывал. Теперь я точно вижу - ты псих! Но и гений, вот что грандиозно!
Ренат обнял его, тянулся поцеловать. Матвей отпихнул его, пошел прочь.
- Проспишься, приходи! - кричал Ренат вдогонку. - Еще тяпнем, Нобелевский ты мой!
Пошел снег - сначала неспешно, потом быстрее, быстрее и вдруг повалил густой, тяжелый... Матвей остановился и почему-то оглянулся на свои следы - их засыпало, прятало на глазах. Так он и дошел до дома, все время оборачиваясь на свои исчезающие следы.
...Иван-Царевич с отцовским лицом. Волк в густой мягкой шерсти, с грустными глазами. У него на загривке - застывшая золотая Белка.
Матюша оглянулся еще раз и запомнил их на всю жизнь, но ни "до свидания", ни тем более "прощайте" сказать не сумел.
Лето кончалось, изнутри леса проступала осень - редкими, желтеющими листьями, пожухшей травой. Бабочки исчезали, воздух становился суше и прозрачней. Тихо было в лесу, только Матюшины шаги шуршали. В эту сторону он не ходил раньше, и, когда Иван-Царевич указал ему путь, мальчик удивился как это он весь лес облазил, а там никогда не бывал...
Он снова обернулся, но не увидел друзей - вокруг стояли темные ели. Большие - до неба и маленькие - до облаков. Облака были рваные, в дырках, их низко нес неслышный ветер, они цеплялись за елки снова рвались и улетали маленькими клочьями.
Матюша пошел дальше, и отчего-то захотелось ему крикнуть - не позвать, а просто крикнуть погромче: "Эге-гей!" Но он не сумел: то ли голос исчез, то ли нельзя было в этом лесу кричать.
И ничего не случилось, ничто не изменилось, но вдруг замерло Матюшино сердце, и весь он наполнился предчувствием. И сразу раздались знакомые тяжелые шаги, сразу - близкие, и послышалось натужное гулкое дыхание огромного существа. Матюша застыл, а потом побежал, сорвался с места и побежал, задевая елки, укалываясь о ник, без страха наступая на бусинки брусники, побежал навстречу шагам. И сам собой, легко вырвался крик: "Я здесь!" "Матю-юша-аа!" - услышал он дальний, замирающий голос матери, но не остановился, не обернулся на него, а бежал все быстрей, оступаясь, падая, поднимаясь, уже задыхаясь, бежал... И только одного боялся: что снова незваные хранители бросят перед ним зеркальный ручей. И лишь на миг замедлил: понял, что за этими вот густыми, переплетенными ветвями откроется сейчас поляна - и там будет Он. Матюша набрал полную грудь воздуха и обеими руками изо всех сил раздвинул, как распахнул, ветви.