- Благодарю тебя, господин Эмунд. Благодарю, господин Аркадос, - ровным внятным голосом произнесла Анна. Варанг отступил в сторону и махнул рукой в приоткрытый створ двери. Послышались шаги, и двое воинов вступили в покой.
Анна знала о том, что отец собирается дать ей телохранителей. Знала она и то, что ими будут комит схол Стефан и варанг Бьерн, сын Эмунда.
Но вот они вошли, рослые и сильные, с одинаково отстраненными лицами - не люди, а живое оружие, готовое уничтожить, стереть с земли все, что будет ей угрожать. И сперва показались ей почти братьями, несмотря на то, что были в разных одеждах и лицом не были похожи вовсе. Это ощущение, однако же, продлилось не долее нескольких мгновений. Стефан согнул спину в почтительном поклоне, а Бьерн лишь чуть наклонил непокрытую голову. И то ли на Анну нашло затмение, то ли яркое июньское солнце, вышедшее из-за облака и ринувшееся в отворенные окна, было всему виной, но принцесса едва не вскрикнула от устремившегося на нее золотого сияния, живо напомнившего приснившийся ей сон - солнце, которым засияли воды плещущего морского простора, солнце, зовущее ее к себе.
В следующий миг ощущение прошло, сияние погасло, и Анне почти без труда удалось убедить себя, что это всего лишь отблеск солнечного луча в золотистых волосах молодого варанга.
Комментарий к 7. Отблеск солнца
* - римский государственный деятель, философ-неоплатоник, теоретик музыки, христианский теолог.
** - император Запада, король Прованса, король Италии, король Нижней Бургундии. В 900 году крупные феодалы призвали Людовика в Италию, где 12 октября короновали его как короля Ломбардии, а 22 февраля 901 года папа Бенедикт IV увенчал его в Риме императорской короной. Однако власть Людовика над Италией оспаривал Беренгар I, который вынудил его покинуть страну. Вернувшись в 904 году, Людовик овладел Ломбардией, однако 21 июля 905 года Беренгар I взял его в плен в Вероне, ослепил и выслал в Прованс, где он и оставался до конца жизни.
========== 8. Ахилл и Ифигения ==========
Целое прекрасное утро тратить на то, чтобы слушать непонятное бормотание сутулого монаха! Стирбьерн переступил с ноги на ногу, разминая украдкой затекшие ступни. Дни, когда Никон занимался со своими ученицами латынью, он считал самыми неудачными, и более всего его злило то, что Стефан, стоящий с другой стороны дверного проема, кажется, прекрасно понимал, о чем идет речь, и слушал с интересом.
Неизвестно, заметил ли Никон то, как мается Стирбьерн во время обсуждения латинского оригинала “Размышлений”, но он, закончив чтение, закрыл тяжелый кодекс, отодвинул его в сторону и произнес:
- Ну что ж, оставим на время Марка Аврелия и поговорим о том, как изображают идеальную преданность долгу другие весьма достойные авторы.
- Например, Гомер, - с улыбкой сказала Анна и взглянула на обоих телохранителей. - Но мне бы не хотелось, чтобы преданность долгу отозвалась у моих доблестных охранников болью в ногах. Потому я хочу, чтобы вы сели. Если господин Никон не против, разумеется.
Никон благожелательно кивнул. Феодора же, которой и без того неловко было в присутствии двоих молодых мужчин, из которых один то и дело взглядывал на нее с выражением тихой собачьей тоски, сделала вид, что внимательно просматривает “Ифигению в Авлиде” Еврипида, лежащую перед нею. Стефан присел на скамью, стоящую вдоль стены, а Стирбьерн остался стоять.
- Садись же! - сказала Анна.
- Дурного же мнения о нас женщины, - процедил Стирбьерн, отведя глаза и будто бы ни к кому не обращаясь, - если считают столь слабыми, что мы не можем постоять во время караула.
На несколько мгновений воцарилась тишина, затем Стефан как ужаленный подскочил со скамьи, схватившись за меч.
- Августа приказывает тебе сесть, - сдавленным от ярости голосом проговорил комит. - И ты подчинишься!
- Не нужно! - вскочив, принцесса в два шага оказалась между ромеем и варангом. Она предостерегающе подняла руки, будто пытаясь оттолкнуть их прочь друг от друга. Затем обернулась к Бьерну.
- Я не имела иного намерения, кроме как дать вам обоим возможность послушать великого Гомера. Мне кажется, сидя наслаждаться его стихами гораздо удобнее.
Сам удивляясь своей покладистости, Стирбьерн одернул перевязь с мечом и спокойно сел на скамью, не обращая более внимания на Стефана.
Слово скончавши, воссел Фесторид; и от сонма воздвигся
Мощный герой, пространно-властительный царь Агамемнон,
Гневом волнуем; ужасной в груди его мрачное сердце
Злобой наполнилось; очи его засветились, как пламень.
Этот Гомер был воистину великий скальд - перед внутренним взором варанга возникло лицо короля Эйрика в тот злополучный день, когда его, Стирбьерна, изгнали из Швеции во второй раз. Он так живо представил себе пылающее гневом лицо уппсальского владыки, что судорожно стиснул зубы, а серые глаза приняли яростное выражение.
- Ты так ненавидишь Агамемнона, Бьерн?
Все еще во власти своих мыслей, Стирбьерн поднял глаза на задавшую этот вопрос кубикуларию принцессы.
- Этот конунг не кажется мне достойным и разумным правителем, - отвечал он, чуть помедлив.
- Но и Ахиллу не следовало ссориться с царем из-за такого пустяка, - сказал Стефан.
- Пустяка?! - хором произнесли Бьерн и принцесса Анна - и ошеломленно посмотрели друг на друга.
- Он же любил Брисеиду! - возмущенно вскрикнула принцесса.
- Его лишили законной доли в добыче, - еще более возмущенно добавил Бьерн. Феодора заявила, что недостойно воина не подчиняться царю из-за женщины. Варанг, едва сдерживая гнев, возразил ей, что Ахилл, как он помнит, и сам был царем. Никон, некоторое время наблюдавший за их спором, не вмешиваясь, наконец подал голос. Он говорил негромко, но все сразу же замолчали, прислушиваясь к тому, что говорил монах.
- Ну что ж, представим себе, что Брисеида не была частью добычи Ахилла. Если бы это была просто девушка, к которой потянулся он своими желаниями - достойным ли было бы ради обладания ею отказаться повиноваться Агамемнону?
Стирбьерн приготовился было сказать, что разумеется, в таком случае Ахилл поступит так, как поступать не должно - и вдруг его будто ударило изнутри: разве не то же самое сделал он сам? Разве он не отказался оправдываться после того, как провел ночь с королевой Сигрид - а ведь это могло помочь, и не было бы ссоры. Почему он не рассказал конунгу Эйрику о недостойном поведении королевы? На этот вопрос ответа у него не было.
- Северяне так мало знают Гомера, что даже не могут составить собственного суждения о поступках его героев, - ввернул с насмешливой улыбкой Стефан. - Они далеки от ромейской учености.
Первым порывом Стирбьерна было вытащить меч и прикончить наглеца тут же, на месте. И возможно еще месяц-два назад он так и сделал бы. Но охлаждающе разумное дыхание столицы ромеев успело исподволь подействовать на него, поэтому Бьерн только шумно выдохнул, справляясь с прихлынувшей яростью, и заговорил с подчеркнутым спокойствием:
- Быть может, я действительно немного знаю о твоей земле и твоих скальдах, ромей - но ты знаешь о моей земле и того меньше. Наши конунги не нуждаются в том, чтобы нанимать ромеев в свои дружины - а ромеи, как больные калеки, ни одной войны не могут начать без наемных мечей северян. Должно быть, их собственные руки уже неспособны держать оружие?
- Ну что ж, - сощурился Стефан, синие глаза его под густыми ресницами метали молнии. - Думаю, мы найдем способ выяснить, кто из нас лучше держит в руках меч, варанг.
- Довольно! - голос принцессы срывался. - Довольно, слышите? Я приказываю вам остановиться.
- Слушаю, государыня, - смиренно наклонил голову Стефан.
- Да, августа, - помедлив немного, повторил его движение Бьерн.
Никон, горько сожалевший о том, что явился невольной причиной возникших неприятностей, готов был уже прекратить занятия, хотя до обеда оставалось не менее часа. Однако августа Анна, взяв в руки книгу Еврипида, с мягкой улыбкой обратилась к нему: