- Учитель, ты прекрасно читаешь и слушать тебя - одно наслаждение. Почитай нам, прошу тебя! И возможно тогда господин Бьерн поймет, что Ахилл делал в жизни и еще кое-что, помимо того, что воевал и ссорился.
Монах раскрыл книгу и бережно перевернул пергаментную страницу. Феодора, слушая давно знакомые строки “Ифигении в Авлиде”, про себя удивлялась тому, как будто разом повзрослела ее царственная подруга после рокового покушения на императора. В поступках Анне все реже проступали черты веселого и беспечного ребенка, она все чаще была не по годам строгой и сдержанной. Гораздо менее стало неожиданных перемен настроения, принцесса вела себя ровнее. Феодора мысленно вознесла молитву за то, чтобы августе хватило силы духа пережить все испытания, и одновременно испросила силы духа для себя самой - дабы не отклониться от избранного еще в отрочестве пути.
Еврипид и превосходная манера чтения Никона захватила всех. Стефан, слушая об отчаянии предназначенной в жертву богам царской дочери, думал о Феодоре, которую ее родичи собирались принести в жертву собственным планам, выдав замуж вопреки ее сердечной склонности.
А Стирбьерн поглощал строки Еврипида, казалось, всем собою - история несчастной Ифигении, дочери Агамемнона, завладела его воображением. Слушая скальдов, Бьерн всегда казался сам себе немым, силящимся высказаться - в нем бушевали моря чувств, ощущений и мыслей, но едва он пытался ухватить их, остановить, запечатлеть и оставить в памяти ясный образ, как видение меркло, образы расплывались, и оставались лишь тени, как остаются тени человеческих следов на замываемом морским прибоем песке. Вот и сейчас целый вихрь мыслей и чувств кружился в нем, пока великий ромейский скальд разворачивал свою историю: презрение к Менелаю, толкающему брата на убийство дочери ради успеха своей войны, и к Агамемнону, не останавливающемуся в своем стремлении к власти перед низостью и предательством самых близких, восхищение словами Ахилла:
Пока
Атриды нас вели ко благу, первый
Я был за них… Но злому - я не раб.
“Но злому я не раб”, - повторил про себя Стирбьерн. И слушал, слушал далее о решимости храброго ромейского воина защитить девушку, которую он прежде даже никогда не видел. Защищать, сражаясь сразу со всем войском; Стирбьерн представил, как вышел бы Ахилл один против всего войска конунга Эйрика - и вздрогнул.
Но более всего поразила сама Ифигения, которая, узнав обо всем, готова была отдать себя в жертву добровольно. Что-то в этом было будоражаще непонятное, неуловимое - будто разгадка ужиным хвостом вилась перед Бьерном и никак не давалась в руки.
Самый конец чтения был прерван появлением Эмунда, заявившего, что августу требует к себе император, ее отец. Старший варанг должен был сам препроводить ее в покои государя.
- Вам надлежит ожидать госпожу в большом перистиле, - бросил Эмунд обоим телохранителям и, не прощаясь с Феодорой и Никоном, вышел вслед за Анной. Монах принялся суетливо собирать книги, дощечки и каламос, а Феодора, попрощавшись и бросив опасливый взгляд на Бьерна, тоже быстро выскользнула за дверь. Стефан вскоре также ушел - напоследок он красноречиво брязнул мечом, чуть выдвинув его из ножен и с лязгом вдвинув. Стирбьерн, сделав вид, что не заметил этого, принялся помогать Никону собрать книги. Теперь он смотрел на эти казавшиеся ранее бесполезными кожаные бруски совсем другим взглядом - в них таилось не меньше мудрого, чем в рунном искусстве его побратима Бьерна Асбрандсона. К тому же в Миклагарде знание значков не было чем-то священным - значки в книгах разбирали многие, и даже для воинов это не считалось зазорным. Эмунд, правда, с пренебрежением отзывался о грамотности греков, и Стирбьерн был с ним согласен - до сегодняшнего дня.
- Дай я помогу тебе отнести книги, господин Никон - их много, и весят они тоже немало.
Монах, которому и правда нелегко было тащить гору кодексов из хранилища и обратно по узкой витой лестнице и коридорам, с благодарностью согласился принять помощь.
- Скажи, господин Никон, - идя за ученым монахом по коридору и стараясь не рассыпать книги, неуверенно начал Бьерн, - а сложно ли - научиться разбирать эти знаки?
Никон с неподдельным удивлением взглянул на молодого варанга.
- Нетрудно, - ответил он наконец, - но требует времени и прилежания.
***
Заручившись согласием монаха учить его и услышав, что история Ифигении окончилась вполне благополучно, Стирбьерн вышел в перистиль с мозаичным полом. Это место ему нравилось - птицы и звери, искусно выложенные на полу, казались живыми, и рассматривать их можно было бесконечно. Перистиль выходил в маленький дворик, уютный и зеленый, в центре которого был овальный бассейн с маленьким фонтаном в виде мраморного дельфина, из пасти которого струилась вода.
Еще выходя в перистиль, Бьерн услышал помимо журчания воды в фонтане визгливые женские голоса. Когда же он ступил из перистиля во дворик, ему показалось, что он попал на представление здешних бродячих актеров.
- Досифея, опомнись! - Стефан, растерянный и смущенный, стоял перед фонтанчиком, руки его повисли беспомощно как плети, будто он лишился возможности двигать ими. - Я пальцем до тебя не дотронулся. Я действительно говорил с тобой вчера ночью, но я и пальцем до тебя не дотронулся.
- Пальцем? - молодая женщина в желто-оранжевом мафории отняла от лица руки, и Стирбьерн увидел на ее лице свежие ссадины и царапины. - О нет, ты не дотрагивался до меня пальцем - ты просто избил меня и… и… Я свидетельствую о том, что господин комит пытался принудить меня к греховному… греховному… - женщина всхлипнула и закрыла лицо руками. Плечи ее мелко тряслись от рыданий. Еще одна кубикулария и Феодора бросились утешать Досифею. Феодора бросила на Стефана взгляд, полный гнева и презрения.
- Это правда, комит Стефан? - вышедшая в перистиль Анна медленными шагами подошла к Досифее, все еще закрывавшей лицо. Заставила показать ссадины, осмотрела принесенную кубикуларией в качестве доказательства разорванную, окровавленную тунику.
- Взять под стражу! - недрогнувшим, бесцветным голосом приказала она, указывая на бледного как полотно Стефана. Двое схолариев с копьями наперевес подошли к ошеломленному молодому воину и встали по обе стороны от него. Комит, у которого тряслись руки, даже не попытался сопротивляться. Он провел рукой по волосам, словно стараясь унять дрожь - а темневшие на белом лице глаза были устремлены на Феодору. Бьерну вдруг стало по-настоящему жаль его - как ни рассердил его сегодня этот ромей, но все же он не казался способным на подобный поступок.
- Погоди, госпожа августа, - подошел он к принцессе. - Быть может, он действительно не виновен…
- Да ты… да как ты смеешь! - задохнувшись на миг от возмущения, крикнула принцесса. - Плетей захотел?
- Нельзя обвинять, не доказав, - не обращая внимания на ее гнев, сурово проговорил Бьерн. Принцесса быстро подошла к рыдающей Досифее, схватила ее за руку, а другой сдернула мафорий.
- Иди сюда! - повелительно бросила она. - Иди! Каких еще доказательств тебе нужно?
Бьерн молча осмотрел царапины, следы ударов и ногтей на щеках и шее кубикуларии. Во взгляде Досифеи мелькнула злость, и она тотчас поспешно отвела глаза и всхлипнула.
- Я опозорена, - сдавлено пробормотала она, - если он не женится на мне - я опозорена.
Бьерн с ухмылкой взглянул на удивленную принцессу.
- Скажи мне, Досифея, - недоуменно проговорила Анна, - зачем же тебе в мужья человек, который тебя избил?
- Я люблю его и все ему прощу! - выкрикнула кубикулария. - И он любит меня! Но он хотел чтобы я принадлежала ему до свадьбы…
- Она лжет! - закричал Стефан и рванулся вперед. Стражники схватили его за локти. - Она лжет, я в том клянусь спасением души своей! Я не люблю ее и никогда не желал видеть ее своей супругой!