В перистиле, выходившем во внутренний двор, Анна открыла глаза, глубоко вздохнув, словно со сна.
- Августа… - голос вдруг отказался повиноваться, и у варанга получилось позвать ее только шепотом.
- Что послы?.. - по детски испуганно спросила принцесса. Это снова была знакомая Стирбьерну девушка-ребенок, боящаяся подвести любимого отца, не справиться с возложенной ответственностью. Очевидно, самые последние события в памяти Анны не сохранились. Стирбьерн понял: она смертельно боится, что послы грозного хана увидели слабость августы ромеев.
- Церемония закончилась, все было как должно, - мягко, но очень убедительно сказал он. - Ты выдержала до самого конца, как подобает дочери императора.
- Благодарю тебя… - с так хорошо знакомой улыбкой облегчения выдохнула Анна. И Бьерну показалось, что она удобнее устроилась на его руках.
- Это варанг зашел слишком далеко, - раздалось чье-то шипение из толпы царедворцев. Мгновенно опомнившись, Стирбьерн отнес принцессу на мраморную скамью, велев Эвальду подстелить плащ.
- Благодарю, - чуть повернув голову в сторону второго варанга, повторила принцесса. Ее взгляд лишь на мгновение скользнул по толстогубому добродушному лицу Эвальда и снова вернулся к Бьерну. В бирюзовой глубине ее глаз что-то блеснуло - так блестит золотая монетка в синей глубине моря. К ним уже спешил Никон и сопровождающий его Стефан Склир. Осторожно осмотрев склеры и пощупав пульс принцессы, Никон заверил Бьерна и придворных, что виною обморока были духота и душевное переутомление.
- Сейчас, государыня, тебе нужен покой. И настоящий лекарь, не чета мне, недостойному, - закончил Никон.
- Нет, господин Никон, - слабым еще голосом, но очень настойчиво запротестовала Анна, - мне другого лекаря не нужно, я вполне доверяюсь твоим познаниям.
***
…- Рассказывают что-то ужасное, - Феодора присела у постели августы и аккуратно положила руку той на плечо, пытаясь заставить лечь. Анна упрямо стряхнула ладонь подруги и, смягчая резкое движение улыбкой, сказала:
- Не нужно, я и так уж залежалась, четвертый день лежу. Скучно! Так что рассказывают?
- Говорят, будто великий папия ходит по дворцу с шишкой на затылке и клянет варангов на чем свет стоит. А Стефан опасается, что Бьерну опять достанется.
- Да за что же достанется? Эмунд мне сам сказал, что Бьерн прекрасно выполнил все его наказы. Ему приказано было никого ко мне не подпускать - вот он и не подпустил.
Анна уселась на постели, подтянув к себе коленки и обняв их руками.
- А знаешь, я чувствую себя совсем выздоровевшей. От всего-всего, - заявила вдруг она. Глаза загорелись хорошо знакомым Феодоре озорным огоньком, и лицо принцессы сразу стало каким-то мальчишески бесшабашным.
- Я очень рада это слышать, - не в силах оставаться серьезной, тоже рассмеялась Феодора. - Надеюсь, стрела Купидона из рода Дука безболезненно извлечена?
- Совершенно извлечена, - гордо провозгласила Анна. Потом схватила подушку и спрятала в нее на несколько мгновений лицо. Алексий просто подвернулся рядом как раз тогда, когда ее душа томилась и жаждала доселе неизвестного. Первый встречный, не более того. Но то, что творилось с ней сейчас, было совсем не похоже…
- Фео?.. - донеслось из подушки.
- Да?
- Ты не будешь сердиться?
Принцесса отняла подушку от лица, швырнула ее в конец ложа и дернула подругу за руку, вынудив придвинуться поближе.
- Знаешь, я никогда не чувствовала себя так хорошо, уютно и безопасно. И так страшно… уххх!
- О чем ты, душа моя? - непонимающе взглянула в ее лицо Феодора. Но Анна быстро прикрыла глаза, гася опасный блеск, не позволяя ему выбраться наружу и быть замеченным.
- Так, ни о чем. Ты не могла бы принести мне Еврипида?
- С радостью. “Ифигению”? - с улыбкой спросила Феодора.
- Благодарю, дорогая моя Фео. Да, именно “Ифигению”
Оставшись одна с кодексом, Анна раскрыла трагедию и принялась читать о храбром и великодушном Ахилле, который был так решителен в защите приносиой в жертву дочери Агамемнона, и вместе с тем так хладнокровен, желая прежде попытаться решить дело миром. Как разнится Ахилл у Гомера и Еврипида! Великий слепец Ахилла явно недолюбливает и изображает яростным и вспыльчивым варваром.
- А этот варвар оказывается честнее и достойнее даже Гектора! - обращаясь к невидимым собеседникам, пробормотала Анна. Она прикрыла глаза, положив книгу на колени. И перед ее мысленным взором предстал высокий воин в шлеме с гребнем, в золотом панцире-тораксе, повторяющем очертания идеально вылепленного сильного тела, с мечом и большим круглым щитом. Из-под шлема выбивались длинные золотистые волосы, а лицо, когда Анна всмотрелась в него, оказалось очень похожим на лицо Бьерна Эмундссона. Анна почувствовала трепет, когда в ее грезах их взгляды встретились. Она могла бы быть Еленой… хотя нет, зачем Ахиллу Елена? Эта дурочка, которую передают из рук в руки как красивую, но неживую вазу. Тогда она могла бы быть Брисеидой… Но Брисеида пленница; негоже августе ромеев представлять себя пленницей. К тому же сначала Брисеида принадлежала этому противному Агамемнону… да и потом тоже.
Нет, она будет Ифигенией. Но у нее все окончится хорошо - Ахилл спасет ее и женится на ней. И они…
- Как глупо! - сказала вслух Анна, быстро открыв глаза. Если уж в чем она и похожа на Ифигению, так это в том, что она тоже дочь императора. Она - августа, верная помощница своего отца.
- Потому что… на кого же еще ему рассчитывать? - спросила она у бронзового мальчика, поддерживающего светильник. Но на ум ей вдруг, совершенно некстати, пришло совсем недавнее и вроде бы незначительное происшествие.
… Они прогуливались с Феодорой и отцом Никоном по городу, как всегда сопровождаемые телохранителями, а также безбородым слугой. Зашли в Царский портик, где обе девушки всегда подолгу рассматривали книги в лавках (благодаря этим лавкам портик часто звали Книжным). Бьерн в это время отвечал на расспросы Никона о некоторых обычаях диких северных племен, с которыми варангу привелось воевать. Мимо них прошли две женщины, судя по одежде и сопровождавшим их нарядным служанкам - патрикианки из знатных семей. Анна не обратила бы на них внимания, если бы не Феодора - подруга ощутимо вздрогнула и сразу же постаралась сделать вид, что ничего не происходит. Но Анна успела услышать про “ведьму, дочь армянки с волосатыми ногами”. Стефан опустил голову, стараясь не смотреть по сторонам, а Никон, собравшийся было что-то сказать, поглядел на Анну и замолчал. И только Бьерн, казалось, вовсе не расслышал сказанного.
Анна постаралась вновь углубиться в книжки, хотя боль оскорбления гулом отдавалась в ушах и мешала сосредоточиться. Краем глаза она заметила, как Бьерн что-то вполголоса приказал слуге-евнуху, как тот принял несколько монет и, просияв улыбкой, убежал в сторону площади, куда прежде направились патрикианки.
- Не стоит пропускать занятное зрелище, - вдруг заявил Бьерн, и на его лице вспыхнула несвойственная ему прежде хитроватая улыбка. - Идемте на площадь.
А на площади, где всегда толпилось множество нищих попрошаек, оборванцы и калеки обступили жмущихся друг к другу патрикианок - они громогласно благодарили щедрых благодетельниц и обещали непременно помолиться за прибытие мужской силы к их мужьям. Толпящиеся вокруг зеваки высказывали свои суждения о мужьях несчастных женщин и разбежались только по прибытии городской стражи. Анна заметила, как Бьерн поощрительно кивнул евнуху-слуге, и сразу поняла, что нищие, сделавшие знатных дам центром внимания - дело рук варанга и слуги. И сейчас, вспоминая об этом, она ощутила, как густая горячая краска заливает лицо и шею.
***
Бьерн уже засыпал, когда угол его кубикулы осветился зеленоватым, и из этого зеленоватого света возникла могучая фигура с огненно-рыжей бородой и полыхающими гневом синими глазами. Громоподобный голос эхом отдавался в сознании, хотя губы рыжего бородача не двигались. “Срам… эйнхерий, отсиживается в тепле… у бабьей юбки… забыл о воинской славе…”