Бьерн даже не успел решить, стоит ему бояться бородача или нет, как тот исчез.
Весь следующий день молодой северянин непрестанно думал о причудившемся ему видении. Более оно не повторилось. Локи тоже не появлялся - ни в своем настоящем виде, ни сокрывшись под личиной кубикуларии Ирины.
Слова бородача - Бьерн сразу решил, что это никто иной как Тор, его покровитель, - не давали ему покою. Он не мог уже спокойно наслаждаться службой и той скрытой, но возрастающей с каждым днем приязнью, которая росла между ним и принцессой Анной. Слова Тора словно отравили его.
Хотя Бьерн и считал могучего громовержца своим покровителем, но относился к нему без того трепета, с которым относились к своему богу христиане. Однако слова Тора ударили именно туда, где теплилось беспокойство, старое и непроходящее - то самое, которое заставляло его когда-то очертя голову бросаться на врага, вести драккары даже в грозу и бурю, снова и снова испытывать себя и свою удачу. И когда прошел слух, что войско идет под Германикию*** сражаться с арабами, а император решил вместе с основным войском отправить туда и большую часть отряда варангов, Бьерн не колебался ни мгновения.
Эмунд сперва и слышать не хотел о том, чтобы отослать Бьерна с отрядом. Но по дворцу поползли нехорошие слухи, которые могли навредить и принцессе, и императору, поэтому он не мог не признать, что сейчас временное отсутствие Бьерна было бы как нельзя более уместно.
- Тогда займись снаряжением, - коротко бросил Эмунд. - Пойдешь во главе отряда. Можешь не нести сейчас службу телохранителя.
В последний вечер перед отбытием Бьерна вызвал тот самый слуга-евнух, который часто сопровождал принцессу на прогулках в город.
- Велено передать тебе, господин Биорн, - сказал он коротко, коверкая, как многие ромеи, имя варанга. И протянул Бьерну золотой медальон на прочном витом шнуре. Стирбьерн узнал этот медальон сразу же - с ним не расставалась принцесса. Однажды зашел разговор об армянах и их обычаях, принцесса рассказывала многое из того, о чем знала от матери, армянки по крови. Говорила и об этом старинном медальоне, на котором стоит знак солнца с лучами в виде змей, а на обратной стороне его изображен крылатый ангел с копьем. И отец Никон попросил дозволения взглянуть на медальон. Тогда Бьерн успел хорошо рассмотреть его.
- Это медальон матушки, - сказала тогда Анна, принимая обратно дорогую ей вещь. - Она отдала его мне, когда мне было пять и я сильно заболела. Сказала, что вещие солнечные змеи меня вылечат.
И вот теперь этот медальон был в его ладони. Бьерн ощутил, что металл медальона тепел, словно его долго держала горячая рука.
- Отдай вот это взамен, - сказал он, снимая с себя амулет с молотом Тора.
Комментарий к 11. Два амулета
* - в Византии - корона императора и августы
** - одна из высших придворных должностей
*** - совр. город Кахраманмараш в Турции
========== 12. Войско возвращается ==========
К концу бежал душный и сухой август, когда по всем коридорам и переходам Священного дворца зашелестела весть о том, что государь просил патриарха повелеть открыть ковчег с одной из величайших святынь столицы - поясом Пресвятой Богородицы. Эта реликвия вот уже пять веков хранилась в часовне при Халкопратийском храме.
- Угольноокая, никак, жаждет стяжать славу Феофано, - шептались кубикуларии, намекая на первую супругу басилевса, которая была причислена к лику святых и теперь прославлялась как святая блаженная царица в храме, построенном императором в ее честь.
- Для этого ей надо бы прежде… умереть, - сказавшая это сразу опасливо заозиралась, а слушавшие зашикали на нее: у стен Священного дворца ушей было предостаточно.
- Зое было сонное видение, что она исцелится, когда возложен будет на нее пояс Приснодевы…
- Да разве Зоя хворает?
- Говорят, одержима нечистым, - едва слышно прошептала одна из кубикуларий и истово перекрестилась.
“От того нечистого, которым одержима Зоя, не поможет и пояс Богородицы”, - подумал кесарь Александр, которому в тот же день было рассказано о ходящих по дворцу слухах. Власть - вот имя нечистому. И с самим кесарем этот нечистый был неплохо знаком.
Но пока Зоя не родит императору наследника, ее можно в расчет не брать. Александра гораздо более тревожило то, как много участия в делах стала принимать юная августа. Дочь императора была коронована, как долго считал кесарь, лишь только для того, чтобы участвовать в тех церемониях, которые требовали присутствия государыни. И он привык считать ее всего лишь куклой в императорской стемме.
Однако теперь брат, очевидно, совершенно выжил из ума - он все более вводил Анну в управление огромным и сложным механизмом Империи. Кесарь забеспокоился, и даже привычное разгульное житье перестало приносить ему удовольствие.
***
В конце августа в часовне Агиа Сорос при Халкопратийском храме патриарх торжественно отверз закрытый более пяти веков ковчег. И пояс был возложен на смиренно преклонившую колена Зою. Лев, горячо молившийся об исцелении, все же не мог отделаться от мысли, что Зоя была чудно хороша несмотря на строгий трехдневный пост. Ее не портили даже побледневшее лицо и темные круги под глазами. Она шептала молитву, а потом сложила руки на груди и замерла. И Льва поразило это мягкое, новое движение - Зоя была сейчас теплой и бесконечно дорогой тайной.
Сама же Зоя ни о чем таком не думала. Она повторяла про себя имя древней темной богини, которой поклонялась, и думала о маленькой жизни, крепнувшей в ее чреве. Думала о том, что ее неодолимо тянет к мясу и хлебу, а мудрый Никита говорит, что это несомненный признак, что будущее дитя - мальчик. Мальчик, сын… император. Думала Зоя и о том, кто заронил в нее животворное семя, породившее сладостный всход - и представляла его в гуще жаркой битвы. И один раз даже обратилась к всесильной Рее-Кибеле с моленьем о том, чтобы настоящий отец ее ребенка вернулся живым из-под далекой Цезарии Германикеи.
Патриарх, закончив молиться, торжественным и неспешным движением снял пояс с женщины. Свечи в часовне затрещали и вспыхнули ярче, Зоя бессознательным жестом приложила ладони к животу и все присутствующие оживились. А на лице императора Льва засияла все более крепнувшая надежда.
***
В Цезарии Германикее войско стратига Андроника Дуки сошлось с арабским войском, осадившим крепость на высоком искусственном холме в самом сердце города, вокруг которого щерились отроги хребта Восточный Тавр.
Увидев войско ромеев, арабы отхлынули от города и стали лагерем у дороги, идущей на северо-восток. Догадавшись, что они ожидают подкрепления с той стороны, стратиг принял решение отправить большой отряд воинов с тем, что бы заманить это подкрепление в узкое ущелье Пасть, неподалеку от города. Варанги, которых отправили в засадный отряд, должны были ударить в спину арабам, когда все их войско окажется в ущелье.
“Однако Бьерн Эмундссон, поставленный во главе отряда, проявил своеволие и бросился в бой, не дожидаясь приказа…” - писал в донесении стратигу командир ромейского отряда, отправленного для перехвата подкрепления. Командир не написал, что Бьерн Эмундссон первым заметил - арабы оказались вовсе не глупцами. Они отправили часть воинов по козьим тропкам, проходящим над ущельем, с тем, чтобы те ударили на ромеев сверху. Кинувшись со страшными воплями на арабов, варанги вынудили их всей массой повернуть назад и оттянули на себя все войско. Отряд в четыреста человек сдержал натиск более чем трех тысяч арабов, пока остальные воины ромеев бросились в ущелье и, сами став теперь засадным отрядом, полностью уничтожили подкрепление.
“- Gloria victoribus”* - пробормотал стратиг Андроник Дука, получив это донесение. В славной битве под Германикеей погибло больше двух третей отряда варангов. И он, Андроник, будет лично просить государя, чтобы чудом уцелевший Бьерн Эмундссон был возведен в звание протоспафария.