***
- Сейчас, наверное, раку уже закрыли. И снова святыня уснула на сотни лет, - мечтательно произнесла Анна. Она села на широкий мраморный подоконник и облокотилась спиной об уходящую стрелой вверх арку оконного проема.
- Как твой отец мог допустить подобное кощунство? - Феодора встала с низкого кресла. - Все в Городе говорят, что Зоя язычница - и вдруг она требует возложить на нее…
- Но разве не могут язычники обратиться? - мягко, нисколько не сердясь, ответила Анна. Она гибко потянулась, заведя руки за голову. - Смотри - вон там Бычий рынок. А вон там, за морем, наши азиатские фемы.
Окно выходило в сад, и где-то за ним, за грядой доцветающих роз и померанцевых деревьев были беломраморная набережная и дальше плескались изумрудно-голубые воды Пропонтиды.
- Оптиматы, Букелария, Каппадокия… - пробормотала Анна.
- Как ты можешь сейчас повторять географию? - изумилась Феодора. Анна бросила на нее рассеянный взгляд и снова отвернулась к окну.
- Оптиматы, Букелария, Каппадокия… Горы Тавра… Вчера прибыли гонцы - Господь даровал Андронику Дуке победу в горах Тавра. Германикея наша, агаряне разбиты. Разбиты, Фео!
Анна соскочила с подоконника и, схватив подругу за руки, закружила по комнате. Не удержавшись на ногах, Феодора упала, сшибив табурет и больно ударившись. В дверь тотчас же заглянули встревоженные Стефан и Эвальд, которого поставили телохранителем августы на время отсутствия Бьерна.
- Фео, больно? - торопливо говорила Анна, ощупывая предплечье, за которое держалась подруга. - Да ничего не случилось, вон! - крикнула она телохранителям. - И дверь закройте!
- Да я не кувшин, даст Бог - не разобьюсь, - через силу улыбнулась Феодора, потирая плечо. - Что это у тебя?
В вырезе туники принцессы вместо круглого медальона виднелся странный амулет, похожий на перевернутую τ, подвешенную за ножку на прочном шнурке.
- Это… это так, пустяк. Это ничего, - сбивчиво забормотала Анна, поспешно отвернувшись и стягивая тунику у горла. - Это мне Эмунд дал.
- А где твой медальон? - продолжала допытываться Феодора.
- Да… - Анна покраснела, щеки ее вспыхнули цветом майской розы. Она встала. - Кто дал тебе право допрашивать августу Ромейской империи? Ты можешь спрашивать меня только тогда, когда я тебе дозволю.
Анна говорила сейчас так же, как говорила с послами - негромко, но каждое слово казалось пущенным твердой рукой смертоносным дротиком. И взгляд ее стал жестким и пронизывающим. Феодора опустила голову.
- Нижайше прошу простить меня, государыня, - пробормотала она едва слышно. - Осмелюсь просить позволения…
- Ступай, - дрогнувшим голосом, но все так же властно произнесла принцесса. Когда за Феодорой захлопнулась дверь, она упала лицом в подушку и разрыдалась.
***
Слухи во дворце разносятся быстро. И синклитик Феогност, был весьма раздосадован тем, что ему рассказали о племяннице и гневе на нее августы. Он возлагал большие надежды на близость Феодоры к августе Анне - и на тебе, девчонка так подводит его! Посоветовавшись с женой, синклитик решил отослать Феодору на несколько дней к Милите Гузуниат, давно овдовевшей одинокой старухе, которая когда-то была дружна с матерью Феодоры. Сам Феогност Милиту терпеть не мог, но его супруга, пронырливая остроносая Марфа, растолковала мужу, что девочка уже давно просилась пожить у старой приятельницы своей матери, да и старая Милита, с тех пор как Феодора поселилась в Священном дворце, несколько раз говорила, что девушку надо бы вывозить из этого “прибежища разврата и порока”. С последним определением Феогност был согласен, однако предпочел бы видеть племянницу в этом “прибежище” чуть более “порочной” - глядишь, и выгодный жених сыскался бы, или на худой конец знатный покровитель.
В понедельник Феогност сам отвез племянницу в небольшую скромную виллу часах в трех езды от Города, почти скрытую в густой листве олив.
Милита Гузуниат приняла девушку с суровой теплотой, которая строгой и сдержанной натуре Феодоры была много ближе, чем самое горячее и откровенное радушие. Все здесь отзывалось Феодоре, все было ей хорошо - и долгое вечернее правило, которое Милита вычитывала перед образами, и даже то, что самыми преданными слугами старухи были павликиане, которых она спасла в свое время от костра.
- Господь заповедал нам милость, - кратко сказала Милита на робкий вопрос девушки. - Они верят по-своему, и только Господь на небе скажет нам, чья вера истинна. С тех пор, как скончался Феодор, гордыни-то у меня поубавилось.
Она опустила голову, старческое сухое лицо стало совсем темным. Феодора подумала, что ее собственное горе - ничто в сравнении с горем этой старой, но такой сильной женщины. Утрата единственной близкой подруги - ничто в сравнении с горем матери, пережившей единственного сына.
То, что Анна августа, и польза от пребывания рядом с ней не имело для Феодоры никакого значения. Анна была для нее прежде всего подругой, с которой можно всегда быть вполне откровенной. Наверное, так Господь смиряет мою гордыню, подумала она. Наверное, она не должна была забывать, что между ней и порфиророжденной дочерью государя пролегает непреодолимая преграда, глупо и грешно было столько лет стараться эту преграду не замечать.
О единственном сыне Милиты Феодора слышала только вскользь - мать почти боготворила его и после скоропостижной смерти словно ушла от мира. Феодоре хотелось спросить, отчего Милита не удалилась в монастырь после смерти своего сына, но она так и не решилась.
На следующий день Феодора был призвана в личные покои Милиты, более напоминавшие монашескую келью. Там хозяйка обстоятельно расспросила девушку о ее жизни во дворце. Об августе Милита спрашивала мало, однако в рассказе Феодоры Анна - милая, умная, горячая Анна - и без того занимала главное место.
Так прошло несколько дней. Феодора никогда еще не была так спокойна и умиротворена - старшая сильная женщина, в которой ей смутно чудилась никогда не виденная мать, была строга, но жизнь в ее доме была гораздо спокойнее и ровнее, чем пребывание в Священном дворце. Здесь не было будоражащих раздумий, здесь все двигалось по раз и навсегда установленному распорядку. Ровно и мерно шумели за окном старые оливы.
- Не дело тебе бросать душу человеческую на съедение нечистому, - сурово изрекла Милита, когда Феодора наконец рассказала про вышедшую ссору с августой. - Если ты думаешь, что принцессу Анну борет бес - твой долг христианки подать ей руку помощи. Или же обратиться к тому, кто руку мог бы подать.
Феодора едва не вскочила - отец Никон, отчего она сразу не пошла к нему? Он мудр, учен, и Анна его слушает. А она, Феодора, так упивалась своим горем, что даже забыла об отце Никоне… И после этого она еще считает себя христианкой, и собирается принять постриг!
- Не люблю я ученых монахов, - услышав ее горячие сетования, отрезала Милита. - В их душах бесовская прелесть пускает корни слишком уж легко. Иоанн Морохарзиан - на что учен был, даже Грамматиком прозван, а впал во грех и стал во главе борьбы со святыми иконами. И, яко древний Ианний, стал изводить и мучить исповедников истинной веры. А Лев из Киликии, прозванный Математиком? Отрекся от веры истинной, едва агарянам не передался.
Феодора молчала, в душе ее происходила тяжелая борьба. Она любила науку, любила учиться, любила слушать тихий неспешный рассказ отца Никона, но и ее страшила порой та легкость, с которой тот обращался с самыми острыми и тонкими вопросами богословия. За этой легкостью легко теряется твердость веры. Легко задающий вопросы, вертящий мысль в жерновах логики, испытывающий ее огнем и водой доказательств мог вовсе зайти далёко. А в словах Милиты была надежная каменность, которой Феодоре так не хватало.
- Много греха, много прелести ныне даже и в обителях, - продолжала Милита. - Не всем под силу твердость Феодора Студита, Игнатия и иных исповедников и мучеников. Однако меня, грешную, сподобил Господь вести духовное общение со святым старцем Нектарием, И отец Нектарий вскоре хочет удостоить своим посещением обитель во имя Сорока Святых Мучеников Севастийских - ты, верно, видела ее, когда ехала ко мне. Это совсем рядом. А вместе с отцом Нектарием прибудет дивный образ Богородицы Троеручицы, писанный еще во времена первых иконокластов, при Льве Исавре. Поди к принцессе, повинись, смиренно повинись и увещевай ее прибыть и пообщаться со старцем, и к образу святому приложиться.