- Госпожа Милита, да ведь не позволит ей государь! - воскликнула в отчаянии Феодора. - И Эмунд ее не отпустит.
- Оттого и скорби, что много вокруг принцессы нехристей, - наставительно проговорила старуха. - Да милостив Господь! Молись! Молись, Феодора, моли Вседержителя Творца управить, ибо нет для Него невозможного.
Феодора простояла на молитве в отведенной ей комнате почти до рассвета. Она молилась так истово, как не молилась, верно, с детства. Молитва поглотила ее и, конечно, удаляющийся стук копыт где-то за оливковыми деревьями не мог ее отвлечь.
И кесарь Александр, получивший глубокой ночью послание от Милиты Гузуниат, тоже вознес благодарственную молитву. Она была совсем не долгой, но горячей и вполне искренней. Он молился о победе над теми, а вернее - той, которая вдруг встала на его пути к власти.
А сама Милита сидела в комнате-келье, костлявые ее пальцы сжимались и разжимались на поручнях жесткого кресла, а глаза горели совершенно безумным огнем. Она вспоминала своего сына, единственного сына, единственное живое существо, которое она любила. И ту, которая стала причиной его гибели. Она так долго ждала, ждала как ждет в засаде терпеливый и опытный хищник. И вот теперь удача забрезжила сквозь окружавшую Милиту непроглядную тьму. Но цвет этой удачи был багрово-алым цветом крови и ненависти.
***
- Прости, Фео, родная, я сама не знаю, что на меня нашло! - бросилась к подруге Анна, едва Феодора вошла. - Я так тосковала по тебе, я… Прости?
Феодора конечно же простила ее. Анна сейчас словно раскачивалась на быстрых качелях, которые несли ее то вверх, в радость, то вниз, в печаль.
- Войско Андроника возвращается от Германикеи и скоро будет здесь, - говорила она.
- Ты все еще думаешь о нем? - забыв о своей увещевательной миссии, спросила Феодора. Анна едва заметно кивнула.
- Иногда я так радуюсь. А иногда думаю… Ведь я августа, Феодора. Я августа ромеев, а он…
- Тебе не кажется, что государь, твой отец был бы счастлив, если бы ты обрела себя в счастливой семье? - осторожно спросила Феодора. - Негоже женщинам заниматься мужским делом. А господин Алексий - боюсь, я была слишком сурова к нему. Теперь он в войске победителей, он сражался.
- Алексий? - точно очнувшись, произнесла Анна. - А при чем тут Алексий?
Феодора с трудом подавила испуганный вскрик - только сейчас она поняла, кого Анна имела в виду. И тут же все, сказанное старухой Милитой, ожило в ее памяти. Она принялась с жаром доказывать, сколь необходимо Анне успокоение, равновесие ее внутренних весов, и что общение со святым старцем способно принести августе истинное утешение.
Анна слушала молча, потом взглянула на подругу со слабой улыбкой.
- Я попрошу отца отпустить меня.
Императору сейчас было не до просьб дочери, он выслушал ее весьма рассеянно и сказал, что, если Эмунд не станет возражать и признает это безопасным, Анна может ехать. Но Эмунд неожиданно встал намертво. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не появился кесарь. Он преувеличенно смиренно испросил у августы позволения говорить (Анна сразу оробела от подобного шутовства) и сказал, что был у императора, и что тот считает необходимым для духовного здоровья августы съездить в монастырь имени Святых Мучеников Севастийских и побеседовать со старцем Нектарием.
- И не дело язычника вставать на пути столь благочестивого намерения, - презрительно бросил он Эмунду.
Комментарий к 12. Войско возвращается
* - (лат.) слава победителям
========== 13. Пламя и черная ночь ==========
Тонконогие хрупкие лошадки, которых захватили у арабов, были очень красивы. Вот только ехать на них было не слишком удобно даже Олафу, который среди оставшихся в живых варангов был самым низкорослым. Поэтому доставшихся ему двух арабских жеребчиков Олаф попросту навьючил и повел в поводу, а во время плаванья через Пропонтиду неустанно следил за ними. Всю дорогу до столицы Ромейской империи Олаф разглагольствовал о том, как подарит одного жеребчика хорошенькой вдовушке купца, а второго продаст. Впрочем, к Стирбьерну Олаф с такими разговорами не лез, несмотря на их приятельство – тот стал уже не просто негласным вожаком молодых варангов, назначенным в командиры авторитетом Эмунда, а признанным всеми главой отряда, подтвердившим свое верховенство в бою.
Стирбьерн ехал молча, старательно избегая раздумывать о том, что ждет его в Городе. Потому что думать об этом было одновременно и сладко, и мучительно до боли. Да что там – он не смел признаться самому себе, что мысли о принцессе Анне не покидали его даже во время боя. Когда их отряд рубился с все прибывающими силами арабов, а сам он вдруг обнаружил, что остался один посреди врагов и трупов своих товарищей – можно ли было объяснить только коротким помрачением рассудка пригрезившийся ему посреди смертельно-яркого выжженного солнцем неба изумрудно-морской взгляд? И отчего тогда несущиеся на него двое арабов вдруг взвыли и закрыли лица руками? Уже после боя один из варангов клялся, что видел, как амулет на груди Стирбьерна ярко вспыхнул, ослепляя врагов, а над головой молодого вождя варангов показался рыжебородый великан, в котором только глупец не признал бы Тора-громовержца. Но сам Стирбьерн не слишком в это поверил.
После переправы через Пропонтиду до Города оставалось уже всего ничего. Стратиг Андроник остановил армию на привал за стенами Константинова города – он хотел, чтобы люди привели себя в надлежащий порядок, а перед рассветом выступили, вошли в столицу через Вторые военные врата и прошествовали по Триумфальной дороге настоящими победителями.
Устраиваясь на отдых и ожидая ужина, Стирбьерн не обратил внимания на одинокого запыленного всадника, подлетевшего к лагерю на сильном галопе со стороны ведущей в Город дороги. А спустя короткое время его вызвал к себе стратиг.
Андроник невозмутимо сидел в шатре на низенькой скамеечке, поглощенный чтением доставленных ему посланий. А рядом с ним с явном нетерпении сидел Стефан Склир. Когда Стирбьерн вошел, Стефан вскочил со своего места и кинулся прямо к варангу.
- Собирайся, Эмунд вызывает тебя в столицу! – голос Стефана дрожал. – Не мешкай, дело срочное!
- Ты позволишь мне отбыть, господин Андроник? – обратился Стирбьерн к военачальнику.
- Ступай, ступай, - не глядя на Стирбьерна, махнул рукой стратиг. Пряча усмешку, варанг вышел вслед за Стефаном – каким бы способным воеводой ни был Андроник, все же он не в меру самолюбив, и чем менее в войске людей, посягающих на славу победителя арабов, тем это более на руку стратигу.
Стоило им отъехать от лагеря, как со Стефана слетело даже то зыбкое спокойствие, которое ему с трудом удавалось сохранять прежде. Он пришпорил коня, и Бьерну не сразу удалось его догнать.
- Августу Анну похитили… - на скаку крикнул Стефан, не опасаясь теперь чужих ушей. – И кубикуларию… Феодору… А Эмунд захворал… совсем плох, мы можем не успеть…
«Анна!» - отдалось в ушах Стирбьерна. Эмунд плох… чем-то зловещим, темным и жутким повеяло от этих слов.
Они въехали в Город уже по темноте, стражники едва их пропустили. Предчувствие не обмануло варанга – Эмунд лежал в своей кубикуле в казарме Нумер, жалкое помещение для хёвдинга, подумал Стирбьерн. Эмунд был бледен, но выглядел не таким уж больным, однако суровое и озабоченное лицо Никона, который сидел у постели варангского вожака, дало понять, что дела Эмунда плохи.
- Успел… - выдохнул Эмунд, когда Бьерн вошел. – Садись… у меня мало времени. Все вон! – скомандовал он на языке северян. – Уйди, отче, - добавил мягче по-гречески, обращаясь к Никону.