Говорили, что император приказал тайно перебить их всех. Однако самые осведомленные качали головами и шептались, что северяне перехитрили самого Льва Мудрого, уплыв на небольших хеландиях, которым не могли помешать даже цепи, преграждающие выход из бухты Золотой Рог. Эти же знающие люди толковали между собой, что ничего хорошего не приходилось ждать от того, что сильные и храбрые варанги сделались врагами императора; а самым худшим знающие люди полагали то, что варанги, как они считали, отправились не куда-нибудь, а к далекому Борисфену, где набирал силу воевода Олиег, сам родом северянин.
Но даже эти дальновидные и сведущие не могли сказать, чем вызвано внезапное недоверие императора ко всегда самому верному отряду своей гвардии. Лишь сам Лев, сидя у выходящего на Пропонтиду окна и слушая, как Никон нараспев читал по его просьбе «Слово о страстях и добродетелях» Иоанна Дамаскина**, стискивал поручни кресла и думал о том, как повторяется история, и как вовремя Господь подал ему верный знак. Когда-то варанг Эмунд стал убийцей императора Василья – а теперь его, Льва, дочь, очевидно, спуталась с сыном того самого Эмунда.
«Если же с пристрастием укрепится хотя и малый навык, – увы, он нечувствительно и неисцельно побуждает того, кто уловлен сокровенною этою страстию, держаться до конца жизни безрассудного пристрастия», - читал Никон.
Ум императора, будто тяжелый мощный дромон, исподволь поворачивал на нужный курс, чтобы уже не сойти с него – подозрительный, измученный подавленною виной и навалившимися на него событиями, Лев теперь верил в то, что среди варангов на него готовилось покушение, и что душою этого покушения была его дочь Анна. Августа, которую эти северные варвары собирались посадить на трон Империи. Ничего в этом невероятного, убеждал себя Лев - или Ирина, мать Константина, не ослепила собственного сына, борясь с ним за власть? Или мало подобных примеров знала история?
«Борьба есть сопротивление ума, которая приводит или к уничтожению страсти в помысле, т. е. страстного помысла, или к согласию с ним…» - донеслось до императора, словно издалека. Борьба! Он, Лев, утвержден на троне волею Господа, он должен бороться. Варанги ушли… жаль, что их не успели уничтожить, как он задумывал. Они оказались хитрее. И все же в этом видна непреложная Господня длань – Всесоздатель и Вседержитель управил все Своею волей, не запятнав его, Льва, руки кровью. Как не были запятнаны руки Льва кровью императора Василья, его отца.
«Кто же относительно сего стяжал высший образ мыслей, тот прежде исхода из сей жизни, как сказано, бывает причастником небесного царствия, и живет блаженною жизнию, в ожидании блаженства, обещанного любящим Бога, которого и мы да сподобимся получить благодатию Господа нашего Иисуса Христа».
Лев выпрямился в кресле. Зоя в тягости! У нее родится сын, в сотый и тысячный раз повторял про себя император. Это ли не свидетельство благодати Господней? А враги его будут повержены, и как псалмопевец говорит, «не приидет к тебе зло и рана не приблизится к телу твоему».***
Комментарий к 17. О поисках, находках и уходах
* - византийская военно-административная область на северо-западе Малой Азии с центром в старинном городе Никея
** - христианский святой, один из Отцов Церкви, богослов, философ и гимнограф
** - Псалом 90
========== 18. Звериная тропа государя ==========
«Следует иметь в виду, что есть два рода борьбы:
один — посредством законов, другой —силы.
Первый свойственен людям, второй — зверям,
но так как первый часто оказывается недостаточным,
то приходится прибегать ко второму».
(Макиавелли «Государь»)
Он увидел во сне новорожденного медвежонка, копошащегося возле теплого тела матери. Медведица, большая, несоразмерная с крошечным детенышем, вылизывала его дрожащее тельце. Медвежонок едва ворочался, когда широкий шершавый язык матери охаживал его бока, голову и мордочку. Шершавость ощущалась кожей, он сам был медвежонком и в то же время видел медведей как бы со стороны. Видел, как язык медведицы сдирал с медвежонка какие-то покровы – кожистые, кольчужные, кровянистые, похожие на старый пергамент, на шелковую миклагардскую ткань, - сдирал, пока не обнажилась живая, ощутимо живая кровоточащая плоть, пока медвежонок не стал гол и беззащитен. Таким беззащитным и открытым он не был никогда. От этой беззащитности в груди делалось одновременно хорошо и больно.
Все правильно старики говорили – медвежата рождаются бесформенным комком плоти, и только потом язык матери придает им форму. Вылизывает, вылепляет мощные лапы, стальной хребет и грудину.
…Он проснулся посреди ночи оттого, что Анна, спавшая на его плече, пошевелилась и переменила положение. В хибарке застыла та же настороженная полумгла, что и в его сне, и тихое дыхание девушки только усиливало ощущение чего-то грозного, напряженно ожидающего.
Нельзя дальше тянуть, думал Стирбьерн, лежа без сна и стараясь разглядеть небо через прорехи в ветхой крыше хибарки. Нет смысла прятаться от того, что надвигается – они с Анной не смогут вечно жить на этом островке. Если они суждены друг другу – судьба найдет способ им быть вместе. Если же нет… пусть лучше все разрешится поскорее. Бьерн тихонько поднялся с ложа, осторожно, чтобы не разбудить Анну, вышел из хибарки. Ночь была светлая от полнеющей луны, звезд на небе почти не было видно. Песок и камешки между жестких травинок превратились в драгоценное серебро и мерцали под луной нежно и таинственно. Где-то за обрывом глухо плескалось море, до ноздрей Бьерна долетал его свежий, бодрящий запах. Он придавал храбрости и отчаянья. Бьерн поднял голову к торжественно плывущей в вышине луне, и на миг ему почудился далекой напев боевого рога.
Деревяшки, на которых он начертал охранительные руны, нашлись непостижимо быстро – боги благословляли его решение. Бьерн раздул едва тлеющие угли костерка, подбросил немного сухой травы и, когда пламя ожило, аккуратно положил туда деревяшки. Он смотрел, как пропадают в угольной черноте знаки, и думал о том, что знак Быка, начертанный им на руке Анны, пусть остается. Знак, конечно, успел смыться сам, но Бьерн знал, что он все равно был на руке девушки и давал ей силы. Пусть остается.
И на следующее утро море было гладким как шелк, и на горизонте показалась небольшая хеландия, несущая знаки стратига фемы Опсикон.
***
Вести через море летят к императору гораздо медленнее, чем ветер или беспутные чайки, кружащие над Пропонтидой и Эвксинским Понтом. Посыльные суда долго вынуждены бли отстаиваться в гаванях, опасаясь разыгравшихся осенних штормов. И потому верноподданическое послание стратига Парфения со свидетельством комита Стефана и Феодоры, кубикуларии принцессы, сообщающее, что Анна может быть жива, и испрашивающее высочайшего дозволения на более обширные поиски, пришло тогда, когда сами эти поиски уже шли полным ходом. Парфений несомненно старался, старание так и сквозило в строчках его письма.
А второе письмо, отправленное Парфением гораздо позже первого, пришло тем не менее всего тремя днями позже. В нем сообщалось, что принцесса найдена и счастливо обретается в его, Парфения, доме. Она вполне здорова, хотя и несколько истощена.
Лев сжал свиток в кулаке – Парфением он займется потом. Тот никогда не был замечен ни в чем предосудительном – но не многовато ли стараний? Лев почти забыл уже, что для всех его подданных Анна оставалась августой и любимой дочерью императора, и теперь беспокойство судьбе ее злили его и только подхлестывали растущую подозрительность.
Нужно изготовить тайный приказ и отправить его с самыми верными людьми. Пусть снарядят скороходную хеландию с опытным навархом и отправят в Мизию. Посланный будет иметь при себе тайную грамоту с приказанием - принцессу и варанга переправить в столицу, последнего заковать.