Но я не унывал, ибо это было искусство и значит надо уметь страдать до конца.
Об этих мученьях читал и слышал.
Готовился и дальше к сладостным истязаньям во славу искусства, – это ведь не служба на железной дороге.
Другие выходы вышли удачнее, а раз даже отличился: в роли рабочего я сыграл на гармошке так, что публика зашлепала в ладоши, режиссер пожал руку:
– Браво! Вы таки зачерпнули успех.
Решил серьезно отдаться театру.
К изумлению сослуживцев отказался от службы, так как не мог связать искусство с железной дорогой.
По случаю увольнения мне не поднесли адреса «за усердие по службе», но товарищи искренне сожалели:
– Ей-богу, Вася, пропадешь с театром.
Но я принял бесповоротное решенье.
Увлекала давнишняя мысль: таким способом увидеть разные города, узнать жизнь людей, испытать себя в скитаниях.
Под покровительством артиста Помпа-Лирского, из труппы Никулина, весной отправился в Москву, на обычный актерский съезд при театральном бюро, предварительно вручив – взаймы без отдачи – все сбережения, полученные из пенсионной кассы – 350 рублей – в благодарные руки Помпа-Лирского.
В актерах
Как прибыли в Москву, уцепился за Помпу-Лирского, не отставал ни на шаг – вместе и на квартире поселились.
Еще бы: Москва громаднейшая, густая, домов, улиц, народищу, магазинов полно – знай пошевеливайся, смотри в оба, да не заблудись.
А как вечером на Тверскую вышли – ослепили электрические фонари, даже страшно стало после керосиновой Перми.
Страшно и празднично.
Что-то будет вообще?
В ушах звенел таинственный шопот бывших железнодорожников:
– Пропадешь, Вася.
Но я крепился и купил новый костюм кирпичного цвета, по-случаю за три рубля сюртук, две сорочки, два галстука и щиблеты.
Приодевшись франтом, появился наконец в вале театрального бюро, среди бритых лиц и пестрых дам в большущих с перьями шляпах.
Помпа-Лирский, высокий и худой как жердь, всюду носился, здоровался, целовался, хлопал всех по плечам – тут я окончательно поверил в его всемогущую силу.
И действительно при его помощи я вступил членом в театральное бюро под псевдонимом – Васильковский, чтобы вышло – Василий Васильевич Васильковский.
Помпа-Лирский щедро знакомил меня с актерами, актрисами.
Помпа-Лирский указывал на разных знаменитостей и добавлял:
– Но я играю не хуже.
Я верил, ибо верил всему на свете.
Жизнь, как говорится, улыбалась.
Помпа-Лирский устроил меня на зимний сезон к Леонову в Тамбов на вторые роли, а на лето предложил служить у него в товариществе на марках.
Я ясно не понимал, что это за марки такие, однако рыцарски согласился.
Мы – артисты – человек двадцать выехали во главе с Помпа-Лирским в Новызыбков Черниговской губернии.
Имя актера Васильковского появилось в афишах – я возгордился.
Заказал визитные карточки, ходил в убийственном рыжем костюме или в сюртуке, гулял на публике.
Отчаянно нравился евреечкам-гимназисткам – они кричали:
– Ай, шейне, ай, мишигине копф.
Играл хорошие роли и был вроде управляющего – составлял афиши, программы.
Брал разрешенья у исправника.
Сначала дела шли гладко.
Летний театр в саду слегка наполнялся.
Актеры: Цветков, Травин, Юматов, Гурко, Качурин, Помпа-Лирский, я – Васильковский – пользовались успехом.
А как пошли дожди – все провалилось.
Никаких марок не стало – делить нечего и есть-пить нечего.
Начались скандалы.
Целый день – солнце, а как вечер – перед спектаклем – проливной дождь.
В один из таких дождливых вечеров перед немного собравшейся публикой мы – все артисты – уже загримированные – залезли в оркестр, схватили кто-какие попало инструменты и под дирижерством Помпа-Лирского стали играть марш.
Воистину это было торжество какофонии – с горя да досады.
Я бил сумасшедше в барабан,
Публика спрашивала:
– Ну, и что это значит?
Потом труппа разделилась на две части и одна – верная Помпе-Лирскому – к которой принадлежал я– решила, ехать в Клинцы и Стародуб.
Перед отъездом мы – обе части – учинили драку из-за театрального имущества и стали лупить друг друга корневищами с землей (выдергивали из огородов) от подсолнечников по башкам.
Помпа-Лирский вскочил на извозчика и размахивая палкой обратился к публике вокруг:
– Православные христиане!
Речь успеха не имела.
Помпа-Лирский забыл, что нас окружало еврейское население.
Всех посадили в участок в одну кутузку – на нары: тут мы примирились.