Я, Лебедев и еще несколько спортсменов-американцев спустились по веревочной лестнице и бросились по сырому дну бежать сквозь густой туман к Булоню, ориентируясь на паровозные свистки.
Добравшись, укатили в Париж, где я расстался с Лебедевым, чтобы взглянуть на Италию.
На день остановился в Милане, – этом древнем, музейном, застывшем «митинге» густой массы античных статуй под председательством миланского собора.
Даже тихие молящиеся итальянки в Санта-Марта-делле Трация кажутся статуями.
Несмотря на огромность, пышность и претензию казаться современным (над городом летал аэроплан), Милан – паноптикум, музей, наглядное пособие для любителей старины.
На утро – Рим.
Но столица Италии еще стариннее, хотя убедительнее по части исторических воспоминаний о Ромуле, о берегах Тибра, о семи холмах, о пожаре при Нероне, о попах в Ватикане, о римском праве, о катакомбах.
Словом, Рим кажется давно знакомым и приятельским городом с явным провинциальным уклоном, как его ловко изображают на русских провинциальных сценах в опере и драме.
Право же, Рим. – такой и есть.
И торгующие всюду итальянцы произведеньями «искусства» и бесконечными остатками древностей дополняют театральное впечатленье, азартно предлагая:
– Бона сера, купите настоящий Рим.
Но Рим – все-таки Рим, и никакое игривое состоянье путешественника не умалит его исторического достоинства.
Меня музейные города не восхищают более одного дня, и тут ничего не сделаешь, когда дальнейшее пребыванье обращается в «суку-скуку».
А вот – Неаполь! Или «посмотри и умри».
Ну, это совсем иное дело: раз – море, да еще – «неаполитанский залив» (одно названье звучит серенадой!), тысячи судов, вдали – дымящийся Везувий, синеющий остров Капри, изумительные окрестности, как Сорренто, цветистая, как бухарский голубой халат, трепетная гавань и воздух – «дыхание вселенной», – все это сплошное торжество самоцветной, единственной в мире неаполитанской легенды.
Поэты не даром щедро воспели Неаполь, и неаполитанские песни пахнут лазурью и солнцем.
Капри – памятник Максиму Горькому.
Везувий – неостывающая поэма о гибели Помпеи, Геркуланума и Стабии.
Гавань – чудесная быль о том, как моряки, уставшие скитаться по свету, черпают здесь восторженные силы для дальних плаваний.
Неаполь – это и есть распростертые объятия Италии, куда всех так непреодолимо влечет и всем хватает места для удивлений.
Между прочим, неаполитанские студенты мне рассказывали, что. недавно здесь выступали миланские футуристы, которые ратовали за освобождение Италии от бесчисленных музеев и антиквариев, превративших «страну жизни» в археологические кладбища.
Справедливо!
Но что тут общего с нами, русскими футуристами, – не понимаю, а расейские «критики» продолжают навязывать нам Маринетти и К°, и вообще наворачивают вздор.
До свиданья, Неаполь.
Надеюсь, мы еще встретимся. Не правда ли?
Пробежал глазами Флоренцию – опять музейный город, свернул в Венецию.
Ну, разумеется, – знакомый город: даже улыбаешься, когда смотришь на водяные улицы – каналы с гондолами, на сплошные мосты, на дворцы дожей с «лестницей исполинов», на соборную площадь Марка с обязательными голубями, где обязательно фотографируют путешественников с голубями на плечах.
Голуби знают свою профессию: едва станешь перед фотографом, как дрессированные птицы, приятно обдувая счастливое выражение лица, садятся на плечи.
Для меня это было особенно приятно: запах голубей напоминал детство и дядю Ваню, когда он, как памятник на пьедестале, целые дни стоял на крыше и смотрел в небо.
Венеция – город небольшой, но удивительный по вечерам, при огнях: он кажется вдруг громадным, таинственным, фантастическим и круговое пенье баркарол под гитары, в гондолах с фонариками, делает жизнь общим карнавалом густой романтики.
Но пора двигаться к цели.
Дальше – Вена.
Столица «легкой» сверкающей, брызжущей жизни, как в Париже: если, конечно, смотреть внешне, поверху, по кино-зрительному, как приходится мне – пролетающей птице – без раздумья, без углубленья в сущность видимого, ибо для этого нет времени и не этим занят я, рвущийся скорей стать авиатором.
Тем более, – Над праздничной, нарядной, кружевной, жизнетрепетной красавицей – Веной носятся, блестя на солнце, аэропланы.
Уличные толпы приветствуют авиаторов платками, зонтиками, шляпами.
Даже великолепные зданья потеряли серьезность и смотрят в небо радостными окнами.
И радуется Дунай, с упоеньем отражая полеты гигантских птиц.