Со страхом мы ощупывали свои кресты и глубоко залезали под одеяло с головой, укладываясь спать под стон мятели.
А утром – смотришь – пять солнце, снег, зимняя тишина, по Каме возы тянутся.
И опять забывали про все.
А дальше – масленица.
Блины, оладьи.
Нас увозили в разубранной кошевке кататься на лошади по проспекту, где бесконечной лентой катался весь город, – многие на парах и тройках с бубенцами.
И на масленице я впервые прикоснулся к искусству.
Надо сказать, что перед этим я никогда не бывал в театре.
А тут, около базара, среди громадной толпы, увидел вновь отстроенный большой досчатый балаган, с парусиновой крышей и вывеской:
– Цирк Камбарова.
На балконе балагана стояли размалеванные артисты и среди них – великан с усами.
Клоун в колпаке, в полосатом балахоне, с крупчаточным лицом и бельмом кричал:
– Эй, публика почтенная, торопитесь покупать билеты – сейчас начинается небывалое представление или чудеса и разгадка тайн черной магии. Со всех по гривеннику, а у кого рыжая борода – 20 копеек.
Публика гоготала.
А возле балагана продавали из жестяных самоваров горячий сбитень, сахарные плюшки, пряники, оладьи, блины, пирожки.
Я выпил стакан сбитню с плюшкой, купил билет и вошел под парусиновую крышу.
Шарманка с барабаном, мальчик-акробат в трико, девочка на трапеции, гармонист, плясун, дрессированная собака, великан с гирями, петрушка-кукла, лубок со вставными лицами и сам клоун Камбаров – все это невиданное зрелище в блестках и позументах изумило, очаровало, поразило.
Долго не мог оторваться от балаганного дива, – вот, мол, какие восхитительные дела живут на этом свете!
Жить очень замечательно: ведь впереди могут встретиться новые чудеса.
А потому:
– Давай еще стакан сбитню и плюшку за три копейки.
И дальше тянулся бесконечный «великий пост» под тихий однотонный благовест слудской церкви.
Весь пост дома кормили постной пищей и только тихонько на базаре можно было пожевать на пятак колбасы.
На четвертой неделе поста заставляли говеть, ходить постоянно в церковь и читать молитву:
– Господи, владыко живота моего…
Самое страшное – исповедываться попу во грехах: вдруг да узнает, что стащил у тетки с комода полтинник или в ученическом дневнике двойку переправил; на четверку.
«Причащаться» – вот это удовольствие: дают запивать теплым красным вином и просфорку.
Но главное утешение – скоро пасха, весна, ледоход, пароходы, солнце, лето и не учиться.
О, на пасхе замечательно: заутреня, фейерверки, бенгальские огни, пальба, новые рубашки, штаны, куличи, сыр, под воротами качели, в бабки можно играть, кругом звон колокольный. Хочешь – лезь на колокольню.
Через Каму ходить нельзя – лёд синий, водяной, – вот-вот тронется.
Кругом ручьи, земля, птицы.
Буксирная пристань оттаяла и ждет грузчиков, товаров, пароходов, баржей и ждет нас, неизменных гостей.
Скоро, скоро!
Вода прибывает.
И вдруг неистовый крик:
– Кама тронулась! Смотрите!
Все бросаются к окнам: широкой полосой движется камский лед, перекашивая черные навозные дороги.
Познание города
Наша любимовская заимка стояла на окраине слудской земли.
Под лесной крутой горой, на берегу, у самой буксирной пристани, мы так жили, что собственно Кама с плотами, мостками, лодками, баржами, пароходами и являла собой коренное поле бытия.
Мы, разумеется, знали, что за горой, за высокой спиной живёт город Пермь с длинными улицами, раскрашенными домами, деревянными тротуарами, уличными фонарями с керосиновыми лампами (электричества еще не было); живёт город Пермь с важными церквами, пожарными каланчами, магазинами, булочными, извозчиками, нарядно одетыми людьми при зонтиках и тросточках, и все в шляпах, но мы-то жили иной – водяной жизнью и лишь изредка, как в гости, заглядывали в город.
В городе все знали лучше; какой там архиерей, какой губернатор, какой полицеймейстер, какие свадьбы бывают, чьи похороны, чьи крестины, чьи именины, кого ограбили, кого зарезали, где случились пожары.
Город будоражил.
О, в этом городе всегда происходило такое, что у нас на кухне целые дни говорили да охали.
Самым замечательным мы, дети, считали следующее: вдруг кто-нибудь из многочисленных родственников умирал.
Тогда нас водили в город на панихиды, на похороны.
Мы торжествовали: покойник в цветах, попы в ризах, комнаты полны дымом от ладана, все родственники в сборе, тесно, взрослые плачут, а нам весело.