Возле здания Политехнического музея, перед началом, творилось небывалое: огромная безбилетная толпа молодежи осаждала штурмом входы.
Усиленный наряд конной полиции «водворял порядок».
Шум. Крики. Давка.
Подобного зрелища до нас писатели никогда не видали и видеть не могли, т. к. с толпой, с массой связаны не были, пребывая в одиночестве кабинетов.
В совершенно переполненном зале аудитории гудело праздничное, разгульное состояние молодых умов. Чувствовался сухой порох дружественной части и злые усмешки враждебного лагеря.
Перед выходом нашим на эстраду, сторож принес поднос с двадцатью стаканами чая.
Даже горячий чай аудитория встретила горячими аплодисментами.
А когда вышли мы (Маяковский. – в желтом распашоне, в цилиндре на затылке, Бурлюк – в сюртуке и желтом жилете, с расписным лицом, я – с желтыми нашивками на пиджаке и с нарисованным аэропланом на лбу), когда прежде всего сели пить чай, – аудитория гремела, шумела, орала, свистала, вставала, садилась, хлопала в ладоши, веселилась.
Дежурная полиция растерянно смотрела на весь этот взбудараженный ад, не знала, что делать.
Какая-то девица крикнула:
– Тоже хочу чаю.
Я любезно поднес, при общем одобрении,
Наконец, я начал:
– Мы, гениальные дети современности, пришли к вам в гости, чтобы на чашу весов действительности положить свое слово футуризма.
Дальше, согласно программе, и не согласно, говорил, что требовалось от футуриста, раскрывающего основные идеи нашего движения, поднятого в 1909 году, в Петербурге и позже утверждённого нашей «Пощечиной общественному вкусу».
Мне кричали:
– А почему у вас на лбу аэроплан?
Отвечал:
– Это знак всемирной динамики.
Я развивал мысль о том, что мы – первые поэты в мире, которые не ограничиваются печатаньем стихов для книжных магазинов, а несут свое новое искусство в массы, на улицу, на площади, на эстрады, желая широко демократизировать свое мастерство и тем украсить, орадостить, окрылить самую жизнь, замызганную, изгаженную буржуазно-мещанской пошлостью, мерзостью запустенья, глупостью, отсталостью, невежеством и мертвецким смрадом старого «искусства богадельни». И это в наше динамическое время, когда мы пережили революцию, когда над головами дрожит воздух, провинченный аэропланами, когда мы все полны ощущения мирового динамизма, когда современность диктует быть новыми людьми и по-новому понимать жизнь и искусство.
Мне кричали;
– Вы поете песни Маринетта!
Отвечал:
– Вздор! Провокация! Маринетти главный удар направляет против музеев Италии, а мы свой Политехнический музей приветствуем! (Гром аплодисментов). Я был в Италии и понимаю бунт итальянских футуристов: там лучшие города превращены в сплошные кладбища музеев, паноптикумов, антикварных лавок, там торгуют античной тысячелетней историей, там могилами прошлого задавлена современность. Вот откуда– из катакомб Рима – несутся песни Маринетти, желающего разрушить музеи и библиотеки, прославляющего войну, как единственную гигиену мира. А мы никакой войны между народами не желаем! (Крики: Правильно!). Мы поем свои собственные песни о торжестве современности над рухлядью обывательского, безотрадного бытия. Мы с удовольствием отпеваем покойников дохлого искусства уездной России. Мы – поэты-футуристы, живые, трепетные, сегодняшние, работающие, как моторы, во имя энтузиазма молодости и во славу футуризма, мы будем очень счастливы вооружить вас, друзья современности, своими великолепными идеями. (Грохот ладош. Крики: «Да здравствует футуризм»! Из первых рядов – шипенье, циканье. Снова крики: «Долой футуризм! Довольно!» Свистки, заглушаемые бурей аплодисментов. Сумбурное сражение меж молодежью с боков и галерки и публикой партера).
Дальше выступил Маяковский, проглотив разом стакан чаю перед началом слов;
– Вы знаете – что такое красота? Вы думаете – это розовая девушка прижалась к белой колонне и смотрит в пустой парк? Так изображают красоту на картинах старики – «передвижники».
Крики:
– Не учите! Довольно!
– Браво! Продолжайте!
– И почему вы одеты в желтую кофту?
Маяковский спокойно:
– Чтобы не походить на вас. (Аплодисменты). Всеми средствами мы, футуристы, боремся против вульгарности и мещанских шаблонов, как берем за глотку газетных критиков и прочих профессоров дрянной литературы. Что такое красота? По-нашему – это живая жизнь городской массы, это – улицы, по которым бегут трамваи, автомобили, грузовики, отражаясь в зеркальных окнах и вывесках громадных магазинов. Красота – это не воспоминания старушек и старичков, утирающих слезы платочками, а это – современный город-дирижер, растущий в небоскребы, курящий фабричными трубами, лезущий по лифтам на восьмые этажи. Красота – это микроскоп в руках науки, где миллионные точки бацилл изображают мещан и кретинов.