Потом показывал афишу с выделенным заглавием «Аэропланы и поэзия».
Губернатор недоумевал:
– Но причем-же тут футуризм? Что это такое? Зачем?
Я объяснял, что футуризм главным образом воспевает достижения авиации.
Губератор спрашивал:
– А Бурлюк и Маяковский тоже авиаторы?
Отвечал:
– Почти…
– Но почему-же, – интересовался губернатор, – вокруг ваших имен создается атмосфера скандала?
Отвечал:
– Как всякое новое открытие, газеты именуют «сенсацией» или «скандалом», – это способ создать «бучу», чтобы больше продавалась газета.
– Пожалуй, это правда, – соглашался губернатор и неуверенной рукой писал: «разрешаю».
А газеты, действительно, густо наворачивали всяких фельетонов, статей, интервью, пускаясь в самое развеселое плаванье по лужам остроумия.
Например, в том же Харькове после первого выступления писали:
…верзило Маяковский в желтой кофте, размахивая кулаками, зычным голосом «гения» убеждал малолетнюю аудиторию, что он подстрижет под гребенку весь мир и в доказательство читал свою поэзию: «парикмахер, причешите мне уши». Очевидно, длинные уши ему мешают. Другой «поэт-авиатор» Василий Каменский, с аэропланом на лбу, кончив свое «пророчество о будущем», заявил, что готов «танцовать танго с коровами», лишь бы вызвать «бычачью ревность». Для чего это нужно – курчавый «гений» не объяснил, хотя и обозвал доверчивых слушателей «комолыми мещанами, утюгами и вообще скотопромышленниками». Однако, его «Сарынь на кичку» – стихи самые убедительные, – того и гляди хватит кистенем по голове Но «рекорд достижений футуризма» поставил третий размалеванный «гений» Бурлюк, когда, показав воистину «туманные» картины футуристов, дошел до точки, воспев в стихах «писсуары»!!! Надо же было додуматься до подобного «вдохновенья». О, конечно, успех у футуристов был громадный, невиданный, похожий на «великое событие» в наши скучные дни, но этот успех делает молодежь, которой очень нравится, что футуристы смело плюют на признанных всем миром настоящих жрецов алтаря искусства.
В этом последнем случае мы, в самом деле, не стеснялись, ибо этой тактикой разрушали «ореол величия» далекого прошлого, перед которым все были в «священном преклонении», кроме нас, устремленных в будущее.
В Полтаве, где выступали после Харькова, нам свистали даже за Надсона, попавшего на зуб мудрости.
Однако, и «полтавская битва» не оставила желать лучшего.
В Полтаве, между прочим, со мной познакомились (пришли в театр, где мы читали) две старушки, которые назвали себя родственницами Гоголя; они предлагали купить шкатулку Гоголя, наполненного его же большими письмами, присланными из Москвы к близким родным.
Из разговоров я узнал, что письма хранятся неопубликованными, и в этой же шкатулке имеются записки, – нечто вроде дневника.
Я бы и купил, но за всем этим надо было поехать куда-то под Полтаву, где проживали старушки.
Мы же спешили в Одессу, где были объявлены выступления.
И теперь я очень сожалею, что не приобрел эту шкатулку с письмами Гоголя, которого любил с детства.
Мне скажут: но ведь вы, футуристы, не признавали старых гениев.
Повторяю: это была «дипломатическая» тактика.
И сейчас я убежден: что и Гоголь, и Пушкин – ничего общего с современностью не имеют, но это им не мешает оставаться на своих пьедесталах.
Когда мы на лекциях сталкивали всех «кумиров» литературы с «парохода современности» – это следовало понимать аллегорически.
Ибо мы не меньше других знали ценность и Рафаэля, и Пушкина, и Гоголя, и Толстого.
По этому случаю в Одессе мы выдержали особо-свирепый натиск газетной критики да и слушателей из партера одесского общества.
Сделав обычный «авиаторский» визит к губернатору, получив разрешенье, мы выступили в городском театре до потолка переполненном пестрой публикой.
Знакомый по Петербургу критик Петр Пильский сказал крепкую вступительную речь, как блестящий адвокат, защищающий «тяжелых преступников».
За ним выступил я с докладом «Смехачам наш ответ», где дал достойную отповедь нашим врагам.
Но едва коснулся литературной богадельни седых «творцов, кумиров и жрецов», как в партере зашикали, загалдели, а на галерке захлопали.
Замечательно, что каждый город защищает какого-нибудь одного из писателей, которого никак трогать нельзя.
В Одессе таким оказался Леонид Андреев.
Можно всех святых свалить с «парохода современности», но Леонида Андреева не тронь.
Я было «тронул» Андреева за убийственный пессимизм, но меня затюкали.
С таким же «успехом» выступил и Маяковский, остроумно «наподдевавший» малокровным символистам-поэтам.