Путь энтузиаста

С этой целью я уехал из Москвы на Урал, в Невьянские и Нижне-Тагильские заводы, где и выступил с широким приемом.

Рабочие никогда не видали «в живых» писателя, и поэтому горячее внимание ко мне удвоилось.

С особым волнующим интересом я выступал в том самом Нижнем-Тагиле, где в 1905-м меня называли «президентом Урала».

К моей приятности, многие помнили мою политическую деятельность, и мы в общем удивлении «воскресшие из мертвых» дружески разглядывали друг друга.

Испытание и здесь прошло превосходно: рабочие щедро благодарили за приезд и просили не забывать их и дальше.

Я двинулся с лекциями в Екатеринбург, в Пермь и, наконец, на лето глядя, утянулся в свое хвойное гнездо, на Каменку.

А тут своя жизнь:

Луга, поля да бор сосновый,
И солнечная голубель.
И я, как будто домик новый,
Залег в лесную колыбель.

Залег на отдых медведем в берлогу.

Люблю намотаться так, чтобы ноги еле волочились и потом нежно отдохнуть.

А отдых энтузиаста – новые стихи.

За это дело и взялся – к осени сработать книгу стихов «Звучаль веснеянки».

Дай бог здоровья
  Себе да коням –
Мы на работе
  Загрызем, хоть кого.
Мы не сгорим,
  На воде не утонем,
Станем
  В два быка – вво!

И опять же хозяйство: брат с женой целые дни в полях, а я на «ниве литературной».

Или у костра – на рыбалке ночной.

Летний день у нас – не меньше двадцати часов, но и эта лента времени коротка для сплошных затейщиков.

Спать не люблю,
  На чорта сны слепые,
Которые лишь злят,
  Жизнь воруя зря.
Мне дороги
  Минуточки лихие,
Как сенокосный час
  для косаря.

Так вот и цвело лето в стихах, – не знал куда деваться от песен, да еще птицы кругом этим же занимались.

Слушайте, птицы:
  Чего же проще –
Возьмите
  Поэта в артель.
В самой
  Маленькой роще
Я могу
  Завернуть завертель
И не хуже
  Щегла – репейника.
По нашему –
  Вроде Гейне как.

Будоражила мысль: орадостить мир гимнами неисчерпаемой бодрости для великих дел совершенства бытия. Ведь недаром хотелось не стихами, а солнцепадом будить сердца.

Чурли журчей,
  Бурли жарчей!
С скалистых глыб
  Вались со смехом
И в чернолатах
  Диким эхом
Пугай бегущих рыб.

От трепета лирика бросался к разинскому запеву.

Груди гордые выправив
  В ожидающем трепете,
Струги стали на выплави,
  Как на озере лебеди.

Томила боль ожидания.

Впрочем.

Да болит не столь,
  Не кричи, не лазь, –
Лишь бы серая голь
  Не кручинилась.

Пора пришла –

Времячко настало, дивное –
  Дивные вершить дела.
Лейся, песня переливная,
  Закуси, конь, удила.

Чтобы отныне

И во веки веков
Снять железо оков
С батраков.

Радуга оптимизма перекинулась от разинских дней к порогу нашего времени.

И сегодня –
В полете волнений,
  Вспоминая Степана привычку,
Станем
Праздновать тризну гонений
  Распевая –
    Сарынь на кичку.

Меня волновало что?

Дать волю выпирающим, брызжущим силам творчества, да так размахнуться, чтобы за душой ни копейки долгу не оставалось.

Чтобы молодость не жаловалась.

Меня волновало что?

Безудержная любовь к сущности жизни, стремление пронзить этой стихийной любовью всех несчастных, кто карабкался в буднях бытия и был забит судьбой, как гвоздь в стену.

И это теперь, когда

На крыльях рубиновых.
  Оправленных золотом,
Я развернулся уральским орлом, –
  В песнях долиновых
Солнцем проколотым
  Полетел на великий пролом.

Думал: ведь не зря же, в самом деле, существуют на свете поэты.

Мы с того начали, чтобы извергнуть вулканическую бодрость во имя великолепных дней на земле нового мира.

А земля нового мира, разумеется, никак и никогда не представлялась нам в виде либеральной буржуазной республики, заменившей монархию.

Известно, что буржуазия травила нас не меньше, чем мы ее.

Буржуазия открыто ненавидела нас, как и. мы ее

Буржуазия гнала, преследовала нас.

Поэтому февральская революция дать нам ничего, кроме подзатыльника, не могла.

Мы это отлично знали, как и то, что наши всегдашние политические симпатии жили на стороне рабочего класса, а ныне эти симпатии вылились в форму убеждений: большевики влияли основательно.