Примирение с этими Богами быть не могло. Напрасно она умоляла их, унижалась перед ними, напрасно пыталась приписать им справедливость. Им, еще более жестоким и трусливым, чем люди, ибо равнодушно смотреть на чужие страдания, смотреть и не сделать попытки спасти, помочь — еще хуже, чем убивать собственными руками! В конце концов люди, убивая друг друга, рискуют быть убитыми сами и это хоть как-то извиняет их, тогда как Бессмертные Боги Вечной Степи…
— Довольно! Я устал от твоего сквернословия, женщина! Ты дурно воспитана и непривычна к архе! И раз уж нам не удалось договориться по-хорошему, придется сделать это по-плохому! — Потерявший терпение Барикэ вскочил с подушек и громко крикнул: — Хунган! Хунган, зови караульщиков!
— Зови! Зови его, зови всех своих убийц и насильников, всех кровавых выродков, в недобрый миг зачатых ублюдочными мамашами их от степных волков-людоедов! — захлебываясь словами, Тайтэки вытащила из-за пазухи бронзовую «куколку» — одну из тех двух, глядя на которые Эврих принял решение убить Зачахара, — и сунула коротко обрезанный фитиль в алые угли жаровни.
Глядя на окаменевшие лица Барикэ, Хунгана и теснящихся за его спиной «беспощадных», она пожалела, что не может захватить такую же «куколку» в Чертоги Великого Духа, и ощутила нестерпимую боль от того, что никогда уже не увидит Тантая, Нитэки и Нибунэ…
Тайтэки, полутысячник и Хунган умерли сразу. Вбежавшим на зов Барикэ «беспощадным» повезло меньше — они дожили до рассвета и мучились бы еще день или два, если бы прискакавший из Матибу-Тагала Экагар не приказал немедленно свернуть лагерь, а раненых, во имя Великого Духа и из сострадания, прикончить.
— Тебе незачем обманывать Небожителей, охраняющих Врата! — убежденно сказала Кари, глядя в спину арранта, склонившегося над закипающим котелком. — Если уж ты недостоин Верхнего мира, то мне там и подавно делать нечего. — Поколебалась и решительно добавила: — Да и не хочу я туда попадать. Если ты недостаточно хорош для Верхнего мира, то он недостаточно хорош для меня.
Эврих подбросил в костер остатки циновок, старых кож и аргала, собранных девушкой на месте прежнего лагеря «стражей Врат». Покряхтывая, разогнулся, и Кари отчетливо стал виден длинный и красный, перекрещенный коричневыми нитями из овечьих кишок шрам, неузнаваемо изменивший левую половину его прекрасного лица. Ой-е! Девушка привычно стиснула зубы. Подступивший к горлу комок мешал дышать, на глаза наворачивались слезы, и ей нестерпимо хотелось прижать к груди изуродованную голову арранта, бормотать ему слова любви и утешения, баюкать, как больное дитя, пока не расправятся жесткие морщины, не засияют прежним нежно-зеленым светом упрямо прищуренные глаза.
Почему-то ей казалось, что, если она так поступит, раны на теле любимого заживут быстрее и даже уродливый шрам, ею же самой бесталанно заштопанный, исчезнет без следа, смытый ее слезами. Но что бы она ни делала, он оставался, этот проклятый багровый рубец! И скособочившийся от непроходящих болей аррант все еще выглядел увечным старцем, которого жалость и любовь ее не смогли исцелить точно так же, как слабое зимнее солнце не могло оживить убитую морозом, закованную в ледяной панцирь землю…
— Ты говоришь так потому, что не представляешь себе Верхний мир. Наверно, я плохо рассказывал тебе о нем. — Эврих вытащил из седельной сумки пергаментные пакетики с травами, поглядел на выдыхавших клубы пара осликов, бродящих вокруг повозки в поисках чахлых заиндевелых колючек, и вновь склонился над котелком. Высыпал туда тщательно отмеренное содержимое пакетиков, помешал варево концом кнутовища и, не оборачиваясь к Кари, продолжал: — Каждый убийца найдет оправдание своим поступкам. Хурманчак и Зачахар тоже, я полагаю, без труда отыскали бы тысячу объяснений своим злодеяниям, равно как и «беспощадные», закидавшие хамбасов бронзовыми «куколками».
— Как ты можешь сравнивать себя с ними?! — взвилась Кари. Она прекрасно знала, к чему клонит искушенный в жонглировании словами аррант, не первый раз уже говорили они на эту тему, но согласиться с его доводами не могла. Даже если бы сейчас с той стороны горбатого моста явилась целая рать облысевших от избытка ума старперов из «блистательного Силиона», о котором не уставал распространяться Эврих, и начала доказывать ей, что убийце, кем бы он ни был, не место в Верхнем мире, она бы им не поверила и слушать лукавые мудрствования не стала. Попадись ей в руки эти умники, вывихнувшие некогда мозги ее чудесному улигэрчи, она бы им бороды по волоску повыщипывала, ноги повырывала и в Гремящую расщелину за слишком большую ученость, за великую их праведность поски-дывала. Девушка кровожадно потерла руки. Она бы и Эвриху за его бредни обломала бока, кабы не был он и без того увечный. Ой-е, что бы она не сделала, лишь бы он до конца исцелился! Чтобы перестала его грызть вина за то, чем любой другой бы на его месте до конца своих дней гордился!
— Я никого ни с кем не сравниваю. Сравнивать, взвешивать и оценивать будут истинные Стражи Врат. От тебя же я хочу одного: не покидай Верхний мир, если меня в нем не окажется. Тебе не будет там одиноко. Там ты встретишь Тайтэки, Алиар и Атэнаань. Им твоя помощь нужнее, чем мне…
— Скажи лучше, что ты собираешься спровадить меня в Верхний мир, дабы было кому передать пенал с «маяком» этому твоему Тилорну! — возмущенно прервала Кари арранта. — Но мне и на Тилорна и на мир твой чихать! Не нужен он мне, коли тебя там не будет, так и знай!
— Знаю, ты это уже говорила. Но я ведь тебя прошу только разыскать Тилорна, а уж он позаботится о твоих подругах. Сама же ты, ежели захочешь, всегда можешь вернуться…
— И всю жизнь разыскивать в предгорьях твои косточки! Да ты в своем уме? Ты же без меня и шагу ступить не можешь! — Кари едва сдерживалась, чтобы не вцепиться бесчувственному арранту в плечи и не начать вытряхивать из него беспримерную дурость, которой полон он был по самые ноздри.
Ее так и подмывало сказать ему, что она носит в своем чреве его ребенка и не бросит Эвриха в этих заснеженных горах, даже если от этого будут зависеть судьбы обоих миров, а не какого-то там Тилорна, который сам, ежели ему так уж нужно, мог отправиться за своим «маяком». Однако, как ни была Кари разгневана, про ребенка она все же не сказала, ибо, услышав о нем, придурковатый аррант уж точно ни перед чем не остановится, дабы спровадить ее в Верхний мир. Опоит своим зельем, по рукам и ногам свяжет и засунет во Врата — с него станется!
— Ерунду говоришь! — раздраженно бросил Эв-рих, снимая котелок с огня и ставя на снег — остывать. — До какого-нибудь горного селения доберусь, а там беглецов из Вечной Степи как родных принимают. Жаль, конечно, дибулы у меня нет, ну да все равно не пропаду, ты же меня знаешь.
— Это-то меня и пугает… — пробормотала Кари, решив больше не тратить время на бесполезные споры. Пусть верит, что у нее хватит глупости оставить его одного в этом подлом мире, если Врата не откроются перед ним. У Тайтэки, Алиар и Атэнаань хватит серебра, чтобы не умереть с голоду и найти себе кров хотя бы на первое время. Здесь не пропали, так и в Верхнем мире как-нибудь выживут. А пенал его вместе с «маяком» и далеким Тилорном пусть пропадом пропадут, ежели ради них должна она позволить Эвриху ковылять по обледенелым горным тропам, где и здоровый в два счета ноги себе переломает…
— Ну вот и славно, а то спорить с тобой — все равно что с тенью драться, никаких сил не хватит. — Эврих недоверчиво взглянул на девицу, ожидая, что та вот-вот опять примется за старое. Но Кари, похоже, смирилась и признала, что предложенный им план во всех отношениях самый лучший. Пропустят его Врата или нет, «маяк» должен попасть к Тилорну, да и ей самой незачем задерживаться в Нижнем мире. Острая боль резанула бок, и Эврих, незаметно смахивая испарину со лба, распорядился: — Запрягай осликов. Больше нам тут делать нечего.