Я был хорошо знаком с Западом и считал, что нам надо учитывать особенности национальной экономики (наличие сильных государственных структур, монополизма, инфляцию издержек). И поэтому, на мой взгляд, классические монетаристские методы вряд ли подходили для России. Я прекрасно понимаю, что эмиссия порождает инфляцию, но, с другой стороны, эмиссия предотвращает спад производства, а это в то время было важнее. Особенно если учитывать слабость производства в частном секторе. Деньги в СССР и в России никогда не выполняли функцию меры стоимости. Поэтому надо было идти по пути директивного установления паритетных цен на основные виды сырья и продукции, а не пытаться делать это через рынок. Инфляцию в России могла одолеть не жесткая кредитно-денежная политика, а инвестиционная активность[14].
Отношения с главой Международного валютного фонда Мишелем Камдессю персонально у меня складывались нормально. Человек он деликатный, культурный. Познакомились мы с ним, когда он еще работал в Банке Франции, а я — в Госбанке СССР. Посещая советский Евробанк, я обязательно совершал визит и к нему.
Помню, хитрый Виктор Степанович Черномырдин узнал, что Камдессю родился в каком-то маленьком городке, а отец у него был хозяином небольшого охотничьего магазина, и подарил ему ружье тульского оружейного завода. Подарок, видимо, понравился Камдессю, у них сложились хорошие отношения, и глава МВФ прислушивался к словам Виктора Степановича, не являющегося крупным макроэкономистом, но хорошо схватывающего суть экономических проблем. Именно ему периодически удавалось объяснить Камдессю, почему в России не все рекомендации МВФ нужно принимать немедленно.
Но в связи с тем, что основные вклады в фонд делаются США, их представители претендуют на то, чтобы [самим] все определять. В этом отношении интересна история, которую рассказывал мне предшественник Мишеля Камдессю — Жак де Ларозьер. После утверждения большинством голосов некой кандидатуры на пост председателя какой-то комиссии его заместитель, американец, спросил, почему он, де Ларозьер, не обратил внимания на его позицию: ведь тот поддерживал другого кандидата. Что, он, де Ларозьер, не хочет больше работать в фонде? Казалось бы, вопрос не стоил выеденного яйца — комиссия не самая важная, в ней работало всего 15 человек, но был нарушен установленный «порядок»…
В январе 1992 года правительство России впервые официально обратилось в МВФ за помощью в 6 млрд. долларов для создания фонда стабилизации. Первое соглашение о помощи было подписано М. Камдессю и Е. Гайдаром в начале июля 1992-го. Однако деньги МВФ в размере 1 млрд долларов не использовались до конца 1992 года, поскольку их нельзя было привлекать для платежей по бюджету, а значит, использовать для сдерживания инфляции и стабилизации.
В переговорах с фондом я начал участвовать с конца 1992 года. Мое назначение совпало по времени с заявлением заместителя министра финансов США Олина Уэтингтона в январе 1993 года от имени группы стран «большой семерки» о том, что решение о реструктуризации российского внешнего долга отложено на неопределенный срок. Хотя незадолго до этого, 17 декабря 1992 года, министр внешних экономических связей РФ П.О. Авен договорился с парижским клубом об отсрочке платежа 15 млрд из причитающихся с России в 1993 году 17 млрд долларов. «Большой семерке» якобы не понравились перестановки в российском руководстве — в декабре в отставку был отправлен Гайдар.
К выработке заявления правительства и ЦБ о денежно-кредитной политике на 1993 год мы, естественно, подходили продуманно и взвешенно — от того, каким оно получится, зависело, предоставят ли стране необходимый кредит. Шли дискуссии и споры, в том числе и с экспертами МВФ. Причем, несмотря на то что Борис Федоров выдавал себя за принципиального борца за чистоту идеи, именно тогда он говорил в кабинете у премьер-министра'. «Нам главное подписать заявление и получить деньги, а то, что мы не полностью выполним обязательства и с исполнением бюджета не справимся, — на это наплевать».
У нас в ЦБ подход был более ответственный к выполнению обязательств. Конечно, не все в том году удалось выполнить до конца, но получаться уже стало намного лучше. Складывалось и понимание того, что Центробанк не отвечает за экономическое развитие страны. За это должны отвечать правительство и тот парламент, который политику и решения, ее обеспечивающие, принимает и одобряет. В том числе и направления денежно-кредитной политики.
В принципе, нам, наверное, было бы проще сидеть на Неглинной и говорить, что Центробанк отвечает только за цифры прироста денежной массы, которые определены, а остальное не наше дело. Но мы не были равнодушны к тому, что происходило в стране.
В июне 1993 года МВФ предложил второй кредит — 3 млрд долларов в рамках помощи системным преобразованиям. В отличие от других этот кредит не сопровождался традиционно жесткими условиями и был направлен на помощь странам, «переходящим от системы торговли, регулируемой государством, к рынку». МВФ «всего лишь» требовал, чтобы получатели денег не вводили ограничений торговли. Однако 19 сентября 1993 года МВФ приостановил и эту передачу денег России, из-за того что правительство России не смогло сдержать инфляцию и провести сокращение бюджетных затрат.
В 1994 году переговоры с МВФ были заморожены. Представители Валютного фонда и Всемирного банка нам сильно досаждали! Курировал наши дела в МВФ Олдингтон, сухой, строгий англичанин. Главой миссии МВФ был датчанин Пол Томсен. С ними отношения были более сложными. Но больше всего доставал Лари Саммерс, в 1991–1993 годы главный экономист во Всемирном банке (сейчас он возглавляет у Обамы Национальный экономический совет), который любил хвалиться, что у него два дяди — лауреаты Нобелевской премии по экономике.
Мы живем в городе братской любви.
Нас помнят, пока мы мешаем другим.
Ряд моих шагов, оправданных стратегически, в краткосрочном политическом плане были непопулярны. Скажем, я был сторонником допуска в Россию иностранных банков.
Логика тут простая: российской банковской системе нужны ресурсы. Взять их неоткуда, кроме как с мирового финансового рынка, а получать деньги и не пускать в Россию их представителей — так не бывает. Но многие российские банкиры очень боялись конкуренции и резко возражали против такого курса. Поэтому история иностранных банков в России напоминает «американские горки».
13 января 1987 года вышло знаменитое постановление Совета министров СССР «О порядке создания на территории СССР и деятельности совместных предприятий с участием советских организаций и фирм капиталистических и развивающихся стран». Оно фактически объявило о том, что приветствуются иностранные инвестиции в советскую экономику, в том числе и в банковскую сферу.
Практически сразу после появления постановления к нам приехал президент парижского банка Credit Lyonnais Жан-Ив Аберер с целью обсудить возможность создания совместного банка. Он к тому времени недолго возглавлял банк, кажется, только два года, и ему, естественно, хотелось проявить себя перед акционерами. Следует отметить, что в этом банке всегда было сильно влияние французских социалистов. Активно участвовала в переговорах и, безусловно, поддерживала своего руководителя представительница Credit Lyonnais в Москве Натали Ладий. Она долго жила в Советском Союзе и свободно говорила по-русски. Вначале французы, видимо, вели какие-то переговоры в Госбанке, но в конце концов оказались во Внешэкономбанке СССР. Наш председатель правления Ю.С. Московский не дружил с иностранными языками и поэтому все международные дела (если они не касались официальных встреч) перепоручал мне, своему первому заместителю.
Мы оказались в несколько затруднительном положении: банковского законодательства в СССР тогда еще не было, о совместных банках не заговаривали. Да и вообще последние банки с иностранным капиталом закрылись в период НЭПа.
В то же время с аналогичным предложением во Внешэкономбанк обратился и другой наш традиционный крупный корреспондент, с которым у нас тоже были дружеские отношения, — миланский Banka Commerciale Italiana.
14
Кстати, в середине 1992 года Г.А Явлинский сказал: «Лучше жить с инфляцией, чем умереть от монетаризма». —