Что меня особенно возмутило — нельзя будто было спросить: а почему, в чем его главный вред и т. д. Надо сразу под козырек…
Главная проблема при взаимоотношениях с Ельциным заключалась в том, что президент в принципе не был способен сопоставлять свои вчерашние лозунги с деяниями сегодняшними. Его идеи могла трансформировать любая случайная фигура, имеющая доступ к телу главы государства. Особенно заокеанская.
Прилетаю в Москву, и 30 апреля вызывает меня Черномырдин. Прихожу и узнаю, что у него встреча с предсовмина Таджикистана, тот просит дать кредит на посевную кампанию. Я не возражал, тем более что сумма запрашивалась небольшая, да и таджик был мужиком хорошим, мы с ним были знакомы еще с советских времен. Решили вопрос, и тут секретарь премьера приносит мне записку — в 12:00 меня приглашает на встречу Ельцин.
Время еще оставалось, но я предупреждаю Виктора Степановича, что скоро мне надо покинуть его кабинет. Тогда Черномырдин меня спрашивает: «А на кой ляд ты напросился к президенту?» Я отвечаю, что не напрашивался.
«А зачем же он тебя вызывает?» — «Я не знаю, может быть, вы знаете?» — (Ладно, после встречи позвони мне, расскажи, о чем был разговор!» На этом и расстались.
Ельцин всегда был точен (больше чем на несколько минут начало встречи не задерживал), опаздывать было нельзя. Вызывает, вижу: президент сидит за боковым столом — и рукой катает на столе карандаши. В глаза мне не смотрит. А я не люблю, когда люди разговаривают о серьезных вещах и не смотрят тебе в глаза. Потом вдруг спрашивает: «А может, тебе уйти?» «А чего так? — в свою очередь интересуюсь я. — Я что-то не так делаю?» — «Нет, претензий по работе нет. Но знаешь, как бывает — я вот Гене говорил, что не вписываешься ты в команду!» Я на это отвечаю: «Я вас понимаю, вы играли в волейбол, я в баскетбол, действительно так бывает: и игрок хороший, но с командой не может сыграться. Так что если нужно, я уйду!» — «Ну и хорошо!» — бодро заявляет президент, довольный моей неожиданной покладистостью. «А кому дела передавать?» — спрашиваю я. «Это как?» — переспрашивает Борис Николаевич. «Но это все-таки банк, а не шарашка какая-то!» — отвечаю я. «Ну мы найдем!» — «А вы не Федорова случайно имеете в виду?» — «А что?» — «Да нет, ничего, он мужик-то, в общем, грамотный, энергичный, но с ним никто работать не сможет! Он индивидуалист, не командный человек. Я обещаю, что поговорю со всеми членами правления банка, никто со мной не уйдет, но через некоторое время, выполнив свои обязательства, по тем или иным причинам они уволятся. С Федоровым работать невозможно! Вы в этом убедитесь».
И тут Ельцин задает вопрос многих поколений реформаторов, который меня в этой обстановке умилил: «А что делать?» — «Я не знаю!» — «А у тебя кто-нибудь есть?» — «Можно посмотреть одну кандидатуру. Правда, он сейчас за границей» (я имел в виду Ю.В. Пономарева). Президент спрашивает: «А ты можешь его вызвать?» Я отвечаю: «Могу!»
Повторяю, происходил разговор 30 апреля. Ельцин загорелся побыстрее решить вопрос со сменой председателя ЦБ и, наверное, отчитаться перед американским «парткомом»: «Давай встретимся 2-го!» Я охлаждаю его пыл: «Борис Николаевич, когда же вы будете отдыхать?» — «Ну, давай 3-го!» Я решил ерничать дальше: «Борис Николаевич, вы так много работаете, давайте 4-го!» Ельцин с моим предложением согласился.
Черномырдин узнал о предложении президента раньше, чем я ему позвонил. При этом сказал, что ему жалко со мной расставаться. Я тогда подумал: «…ты! Жалко! Кадры свои надо защищать!» Премьер интересуется, кого я рекомендовал президенту. Я объяснил, что Пономарев опытный специалист, был членом правления Госбанка, его в банке воспримут. Предложение Виктора Степановича удовлетворило, Федорова он недолюбливал. Борис Григорьевич воевал с заместителем председателя правительства, отвечающим за сельское хозяйство, А.Х. Заверюхой, как будто не знал, что они с Черномырдиным земляки!
Премьер попросил меня предварительно прислать кандидата к нему. Юрия Валентиновича я нашел в США, объяснил, что его желает видеть высшее руководство страны. Пономарев Черномырдину понравился, встретился он тогда и с президентом.
Через неделю Виктор Степанович меня спрашивает: «Ну, ты написал заявление об уходе?» «А меня никто не просил», — отвечаю ему я. «А что ты напишешь?» — «Ну, ухожу в связи с желанием начальства омолодить состав Центробанка. Почему я должен писать что-то иное? Писать, что ухожу по состоянию здоровья, я точно не хочу, то, что не справился, тем более не буду писать!»
Вскоре после этого в Москву приехал только что возглавивший правительство Таджикистана Эмомали Рахмон. Я участвовал в протокольной встрече. Ельцин после пары тостов с шампанским заявил, что хватит пить эту кислятину. Принесли водку, и дела пошли веселее. Рахмон договорился до того, что назвал Ельцина «наш отец», председатель нацбанка республики при этом прошептал мне: «Вот м…, отец у каждого из нас один, мог бы старшим братом назвать!» Застолье плавно переходило протокольные границы, молодец Александр Шохин, объяснил всем, что у нас какие-то важные обстоятельства и мы вынуждены покинуть теплую компанию. При прощании Борис Николаевич сложил кисти рук в замок, подмигнув, сказал мне: «Так держать!»
Стало ясно, что Пономарев ему чем-то не понравился. Думаю, что это произошло потому, что Юрий Валентинович особо не желал покидать Париж. Ельцин же печенкой почувствовал, что рядом с ним не тот человек.
9 июля 1993 года я в парламенте делал свой первый годовой отчет Центрального банка. Незадолго до слушаний в Верховном Совете закончилась аудиторская проверка Центробанка фирмой Coopers and Lybrand (C&L). В нем я изложил свое видение причин кризиса в российской экономике и отметил роль Центрального банка в сглаживании его последствий. У банка были видимые заслуги: хотя бы взаимозачет предприятий и развязка кризиса неплатежей.
Парламент отчет за 1992 год утвердил.
Наливай, помянем волю
И застойные года.
То ли выплыли мы, то ли
Захлебнулись навсегда.
Поменяли то на это,
Так разэтак, раз уж так…
Во вторник, 21 сентября 1993 года Б.Н. Ельцин подписал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» и обратился к гражданам России.
Когда указ был готов к подписанию, нас пригласили в правительство. Я по дороге на это мероприятие (оно проходило на Старой площади) встретил Рябова, Степашина и Починка. Узнав о том, что Ельцин готовит разгон народных депутатов, они решили прорваться к Ельцину и отговорить его от этой затеи. Однако даже руководитель Администрации президента Филатов их не принял.
Тем временем заседание, назначенное на 16:00, никак не начиналось, наконец пришел Черномырдин и предложил вместо него послушать выступление Ельцина, транслировавшееся в 17:00 по телевидению. Мы забились в небольшую комнату секретариата бывшего ЦК КПСС, где и узнали последние новости страны. Выступление дало много тем для обсуждения.
У меня было сложное положение: президент заявил о том, что Центробанк должен руководствоваться в своей деятельности только его указами и банковским законодательством. По закону же ЦБ подотчетен Верховному Совету, который избирает и отправляет в отставку председателя банка. Но в то же время я был и членом кабинета министров.
В тот же день президент подписал ряд кадровых указов. Одним из них он признал присвоение А.В. Руцким полномочий президента России незаконным и недействительным. Другим назначил меня председателем Центрального банка. Юридический смысл этого указа я не понимаю до сих пор. Даже когда парламент разогнали, его прежние постановления были действительными, так как Банк России был подотчетен ВС. Вот если бы срок моего переизбрания подошел, тогда другое дело.
22 сентября в среду в ЦБ на Неглинную улицу пришли уполномоченные люди из Верховного Совета и заявили, что хотят снять все деньги с нескольких своих счетов. О чем мне сразу же доложили. Всего набралось 600 млн рублей. Это были деньги ВС, и у меня не было никаких оснований отказать им забрать кредитовый остаток. Тем более что буквально за три дня до этого эти деньги были перечислены им из бюджета. В результате депутаты вовремя получили тогда все причитающиеся им средства.