Когда я через некоторое время встретил знаменитого режиссера, то спросил: «Олег, ну ты-то чего хлопал?!» Замялся товарищ и отшутился. Утром я звоню Шумейко: «Владимир Филиппович, вам-то я же все объяснил!» Вице-спикер тоже не знает, что отвечать, говорит, произошло недоразумение, недопонимание, забыл президент о том, что ему доложили.
В конце апреля я поехал на годовое собрание ЕБРР в Лондоне. Мэр Сити Лондона в большом новом зале на набережной устроила прием. Стою со стаканом, слушаю выступление мэра или делаю вид, что слушаю, подходит ко мне незнакомый брюнет лет 40 и спрашивает: «Господин Геращенко, а вы не были на пресс-конференции господина Улюкаева?» Я отвечаю, что нет. «Он вас там очень сильно критиковал!» Я отвечаю: «Привычное дело!» «Нет, — продолжает незнакомец с американским акцентом, — вы учтите, что ваши дни сочтены! Мой друг, с которым я учился, работает в Госдепартаменте, и он был на встрече Ельцина с Клинтоном, проходившей в Ванкувере. Президенты прогуливались по пляжу местного университета, украшенному табличкой «Купальник необязателен!», и вели судьбоносные для России беседы. И вот там после ланча во время беседы на экономические темы министр финансов США Л. Бентсон (старая седая карга, лет под 90[18]) заявила, что проблема для всех экономических преобразований России — это Геращенко!» На что якобы Ельцин ответил: «Ну, это не проблема, мы ее решим!»
Что меня особенно возмутило — нельзя будто было спросить: а почему, в чем его главный вред и т. д. Надо сразу под козырек…
Главная проблема при взаимоотношениях с Ельциным заключалась в том, что президент в принципе не был способен сопоставлять свои вчерашние лозунги с деяниями сегодняшними. Его идеи могла трансформировать любая случайная фигура, имеющая доступ к телу главы государства. Особенно заокеанская.
Прилетаю в Москву, и 30 апреля вызывает меня Черномырдин. Прихожу и узнаю, что у него встреча с предсовмина Таджикистана, тот просит дать кредит на посевную кампанию. Я не возражал, тем более что сумма запрашивалась небольшая, да и таджик был мужиком хорошим, мы с ним были знакомы еще с советских времен. Решили вопрос, и тут секретарь премьера приносит мне записку — в 12:00 меня приглашает на встречу Ельцин.
Время еще оставалось, но я предупреждаю Виктора Степановича, что скоро мне надо покинуть его кабинет. Тогда Черномырдин меня спрашивает: «А на кой ляд ты напросился к президенту?» Я отвечаю, что не напрашивался.
«А зачем же он тебя вызывает?» — «Я не знаю, может быть, вы знаете?» — (Ладно, после встречи позвони мне, расскажи, о чем был разговор!» На этом и расстались.
Ельцин всегда был точен (больше чем на несколько минут начало встречи не задерживал), опаздывать было нельзя. Вызывает, вижу: президент сидит за боковым столом — и рукой катает на столе карандаши. В глаза мне не смотрит. А я не люблю, когда люди разговаривают о серьезных вещах и не смотрят тебе в глаза. Потом вдруг спрашивает: «А может, тебе уйти?» «А чего так? — в свою очередь интересуюсь я. — Я что-то не так делаю?» — «Нет, претензий по работе нет. Но знаешь, как бывает — я вот Гене говорил, что не вписываешься ты в команду!» Я на это отвечаю: «Я вас понимаю, вы играли в волейбол, я в баскетбол, действительно так бывает: и игрок хороший, но с командой не может сыграться. Так что если нужно, я уйду!» — «Ну и хорошо!» — бодро заявляет президент, довольный моей неожиданной покладистостью. «А кому дела передавать?» — спрашиваю я. «Это как?» — переспрашивает Борис Николаевич. «Но это все-таки банк, а не шарашка какая-то!» — отвечаю я. «Ну мы найдем!» — «А вы не Федорова случайно имеете в виду?» — «А что?» — «Да нет, ничего, он мужик-то, в общем, грамотный, энергичный, но с ним никто работать не сможет! Он индивидуалист, не командный человек. Я обещаю, что поговорю со всеми членами правления банка, никто со мной не уйдет, но через некоторое время, выполнив свои обязательства, по тем или иным причинам они уволятся. С Федоровым работать невозможно! Вы в этом убедитесь».
И тут Ельцин задает вопрос многих поколений реформаторов, который меня в этой обстановке умилил: «А что делать?» — «Я не знаю!» — «А у тебя кто-нибудь есть?» — «Можно посмотреть одну кандидатуру. Правда, он сейчас за границей» (я имел в виду Ю.В. Пономарева). Президент спрашивает: «А ты можешь его вызвать?» Я отвечаю: «Могу!»
Повторяю, происходил разговор 30 апреля. Ельцин загорелся побыстрее решить вопрос со сменой председателя ЦБ и, наверное, отчитаться перед американским «парткомом»: «Давай встретимся 2-го!» Я охлаждаю его пыл: «Борис Николаевич, когда же вы будете отдыхать?» — «Ну, давай 3-го!» Я решил ерничать дальше: «Борис Николаевич, вы так много работаете, давайте 4-го!» Ельцин с моим предложением согласился.
Черномырдин узнал о предложении президента раньше, чем я ему позвонил. При этом сказал, что ему жалко со мной расставаться. Я тогда подумал: «…ты! Жалко! Кадры свои надо защищать!» Премьер интересуется, кого я рекомендовал президенту. Я объяснил, что Пономарев опытный специалист, был членом правления Госбанка, его в банке воспримут. Предложение Виктора Степановича удовлетворило, Федорова он недолюбливал. Борис Григорьевич воевал с заместителем председателя правительства, отвечающим за сельское хозяйство, А.Х. Заверюхой, как будто не знал, что они с Черномырдиным земляки!
Премьер попросил меня предварительно прислать кандидата к нему. Юрия Валентиновича я нашел в США, объяснил, что его желает видеть высшее руководство страны. Пономарев Черномырдину понравился, встретился он тогда и с президентом.
Через неделю Виктор Степанович меня спрашивает: «Ну, ты написал заявление об уходе?» «А меня никто не просил», — отвечаю ему я. «А что ты напишешь?» — «Ну, ухожу в связи с желанием начальства омолодить состав Центробанка. Почему я должен писать что-то иное? Писать, что ухожу по состоянию здоровья, я точно не хочу, то, что не справился, тем более не буду писать!»
Вскоре после этого в Москву приехал только что возглавивший правительство Таджикистана Эмомали Рахмон. Я участвовал в протокольной встрече. Ельцин после пары тостов с шампанским заявил, что хватит пить эту кислятину. Принесли водку, и дела пошли веселее. Рахмон договорился до того, что назвал Ельцина «наш отец», председатель нацбанка республики при этом прошептал мне: «Вот м…, отец у каждого из нас один, мог бы старшим братом назвать!» Застолье плавно переходило протокольные границы, молодец Александр Шохин, объяснил всем, что у нас какие-то важные обстоятельства и мы вынуждены покинуть теплую компанию. При прощании Борис Николаевич сложил кисти рук в замок, подмигнув, сказал мне: «Так держать!»
Стало ясно, что Пономарев ему чем-то не понравился. Думаю, что это произошло потому, что Юрий Валентинович особо не желал покидать Париж. Ельцин же печенкой почувствовал, что рядом с ним не тот человек.
9 июля 1993 года я в парламенте делал свой первый годовой отчет Центрального банка. Незадолго до слушаний в Верховном Совете закончилась аудиторская проверка Центробанка фирмой Coopers and Lybrand (C&L). В нем я изложил свое видение причин кризиса в российской экономике и отметил роль Центрального банка в сглаживании его последствий. У банка были видимые заслуги: хотя бы взаимозачет предприятий и развязка кризиса неплатежей.
Парламент отчет за 1992 год утвердил.
Наливай, помянем волю
И застойные года.
То ли выплыли мы, то ли
Захлебнулись навсегда.
Поменяли то на это,
Так разэтак, раз уж так…
Во вторник, 21 сентября 1993 года Б.Н. Ельцин подписал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» и обратился к гражданам России.
Когда указ был готов к подписанию, нас пригласили в правительство. Я по дороге на это мероприятие (оно проходило на Старой площади) встретил Рябова, Степашина и Починка. Узнав о том, что Ельцин готовит разгон народных депутатов, они решили прорваться к Ельцину и отговорить его от этой затеи. Однако даже руководитель Администрации президента Филатов их не принял.
Тем временем заседание, назначенное на 16:00, никак не начиналось, наконец пришел Черномырдин и предложил вместо него послушать выступление Ельцина, транслировавшееся в 17:00 по телевидению. Мы забились в небольшую комнату секретариата бывшего ЦК КПСС, где и узнали последние новости страны. Выступление дало много тем для обсуждения.
У меня было сложное положение: президент заявил о том, что Центробанк должен руководствоваться в своей деятельности только его указами и банковским законодательством. По закону же ЦБ подотчетен Верховному Совету, который избирает и отправляет в отставку председателя банка. Но в то же время я был и членом кабинета министров.