Я понимал, что, если я стану доверенным лицом Дугина, который зарекомендовал себя главным идеологом русского фашизма, я поставлю крест, причем жирный, на отношениях со всеми леваками, как нашими, так и западными. Но черт с ними – с леваками. Главное, что скажут товарищи, мои соратники? Андрей вписывался со мной в «правый поворот». А вот Янек… Меня всегда удивляло, что Янек много читает о фашизме и нацизме. Он лучше меня знал историю немецкого национал-большевизма, левого нацизма и итальянского фашизма. Но одно дело – разговоры о дуче и братьях Штрассерах, другое – реальный союз с партией, которая всеми воспринималась как фашистская.
- Я должен обсудить это с товарищами. Что касается лично меня, то мне будет интересно поучаствовать в реальной политической борьбе, - ответил я.
Мы с Дугиным засиделись до глубокой ночи. В квартире моей мамы висит большая репродукция иконы святого Дмитрия. Перед тем, как лечь спать Александр Гельевич помолился на образ и троекратно размашисто перекрестился.
Как я и ожидал, Андрей согласился участвовать в предвыборной кампании Дугина, дабы «затем использовать полученный опыт в своих целях». Янек согласился тоже, но с условием, что Дугин не будет использовать в кампании антисемитизм.
- Да я и сам прекращу всякие отношения с Дугиным, если он окажется антисемитом, - сказал я.
В начале сентября в подвале на Потемкинской улице прошло первое заседание предвыборного штаба кандидата в депутаты Государственной думы от 210 избирательного округа Дугина. Я, конечно, был неприятно удивлен тем, что на заседание явились скины, их пригласил Александр Гельевич. Скины вели себя нарочито развязно, как говорится, «плюсовали» на меня, явно не русского, и ярко выраженного еврея Янека. Но мы делали вид, что не замечаем их вообще.
На заседании я обратил внимание на очень мрачного бородатого человека в очках, с бородой, во всем черном, он почти все время молчал. Я тогда не знал, что этот мрачный человек в черном - пожалуй, единственный представитель петербургского «неототалитарного» андеграунда, композитор-шумовик Александр Лебедев-Фронтов, сам он себя называл «национал-концептуалистом». Лебедев-Фронтов рисовал какие-то замысловатые картины в жанре, который я бы назвал «футуристическим сюрреализмом», их иногда публиковали в «Лимонке». Я потом познакомился с Александром. Он оказался очень интересным человеком, мыслил нестандартно.
- Я - последователь идей чучхе и секты скопцов, - говорил Фронтов. Шутил, наверное. Скопец он или нет, я не проверял.
Как-то я спросил Александра Лебедева-Фронтова, в чем он видит связь между политикой и музыкой. Фронтов никак не прореагировал на мой вопрос, и я решил, что он пропустил его мимо ушей. Неожиданно Александр ответил двусложной конструкций в стиле товарища Ким Ир Сена:
- Музыка есть абсолютная политика, абсолютная политика есть музыка.
Однажды Саша пригласил меня на презентацию своего альбома под названием «Вепри суицида», которая проходила в мастерской на Пушкинской, 10. Такой какофонии я до этого никогда не слышал – жесточайший индастриал, паровозные гудки, звуки работающего токарного станка, женские оргазмические крики… За шумовой аппаратурой висел экран, на который проецировались кадры китайской и северокорейской кинохроники. Презентация для меня закончилась тем, что я потерял сознание и попал в больницу с подозрением на эписиндром, но медицинская проверка показала, что моя нервная система не выдержала перегрузки.
- Ты понимаешь, настоящий национал-большевизм никогда не будет массовым движением, слишком это элитарное учение, - сказал мне однажды Фронтов, когда мы возвращались домой, мы оба жили в окрестностях Финляндского вокзала, - поэтому рано или поздно Лимонов, который мечтает быть вождем массовой партии, начнет профанировать национал-большевизм, да он и сейчас это делает.
Я промолчал. Цель Лимонова мне была близка. Я устал сидеть в секте и тоже, как он, хотел работать в настоящей партии - массовой и боевитой.
Предводителем скинов был парень небольшого роста с бородкой в стиле мачо, он не брил череп налысо, был модно одет, на ногах – настоящие «Бульдоги», держался надменно. Звали парня Володя Григорьев.
Потом мы подружились. Володя порвал со скинами и едко высмеивал их, но в НБП так и не вступил. Он, как и Лебедев-Фронтов, считал, что национал-большевизм и фашизм – элитарные движения, а «Лимонов вербует быдло». Володя познакомил меня со своим братом – известным и успешным питерским художником-авангардистом, которого тоже интересовали мистические опыты предтечей национал-большевизма, но практическая политика вызывала у него отвращение. Я поспособствовал тому, чтобы Володя стал журналистом, и некоторое время он работал в международном отделе «Смены», которым руководил я (правда, недолго, отдел упразднили вскоре после того, как я возглавил). Володя слушал редчайший индастриал, о существовании которого в Петербурге, кроме него, знали еще человека два. Но у Володи была серьезная проблема – пристрастие к тяжелым наркотикам. Из-за этого он дважды оказывался в «Крестах», откуда его вытаскивал брат, естественно, за большие деньги. Сейчас Володя со своей девушкой живет в глухой деревушке, затерянной в лесах Карелии, он не хочет вспоминать о былой жизни: ни о скинах, ни об НБП, ни о наркотиках.