На съезде я убедился: анархистская среда разлагается. Анархистское движение потеряло то, что я считал его сутью - идею социальной революции. Большинство анархистов перестроечной эпохи видели в анархии образ неформальной жизни, а не модель справедливого общества, за которое надо драться зубами и когтями. Анархисты обвиняли Исаева в бюрократизме. Это было проще простого, ибо Исаев действительно стремительно вырождался в «реального политика», а меня – в большевизме, а то и в фашизме. Им было наплевать на рабочих, на самоуправление граждан, на революцию в обществе. Они делали революцию внутри себя. Затем лучшая часть субкультурщиков, совсем немногочисленная, занялась борьбой за экологию, а остальная часть растворилась, как соль в стакане.
Мы стали искать союзников в марксистской среде, ибо чувствовали себя одиноко среди «неформалов». Весной 1990 годы мы познакомились с представителями французской троцкистской организации «Рабочая борьба» (Lutte Ouvriere). Для № 11 «Черного знамени» я написал статью «Гуманизм и социальная революция», где обильно цитировал Льва Троцкого. А передовица для 12 номера была уже написана активистом LO. Осенью 1990 года мы перешли на троцкистские рельсы.
Глава 2 Трудности перехода
К маю 1990 года я окончательно понял, что анархизм в чистом виде как теоретическое основа возрождения революционного движения в России не годится. Анархисты вырождались. Одни превращались в хиппи – сидели на сквотах. Тогда еще никто не знал модного сейчас термина «автономная зона», но многие анархисты видели в сквотах эти самые «автономные зоны». Они исходили из мысли, что режим слишком сильный, революцию совершить не удастся, работать на будущее лень, поэтому даешь анархию здесь и сейчас – в отдельно взятом сквоте. Ребята самовольно заселялись в маневренный фонд и создавали зоны разведения вшей и распространения гонореи. В общем, все как жутком фильме «Есть место на земле».
Петя Рауш с компанией организовал сквот на улице Петра Заслонова, то есть почти в центре Питера, недалеко от Московского вокзала. Чем они занимались? Просто жили. Я мало общался с Петей, но слышал, что он бросил учительствовать, ушел из дома, из семьи. Причем из школы он даже не увольнялся, а просто в один прекрасный день перестал туда приходить. Для Руаша, как тогда, так, наверное, и сейчас, анархия – это образ жизни, эстетический жест. Думаю, идеи для него тоже важны, но важны настолько, насколько они подтверждают его жизненный выбор. Что касается активистского действия, то я не знаю ни об одной его акции. Может быть, он что-нибудь и устраивал, я просто об этом не знаю. Знаю, что он жил за на деньги, вырученные с продажи его газеты «Новый свет», ездил пикетировать атомные электростанции, а последние шесть лет и каждое воскресенье стоит на Малой Конюшенной в пикете против войны в Чечне.
Конечно, тогда вокруг Пети образовался кружок сподвижников. Это были те, кого вряд ли бы поняли те, кто учился в спецшколе - не знаю, кто точно, но какой-то «спецконтингент». Они захватили две квартиры в маневренном фонде: на первом этаже и на втором. Рауш жил на первом, и его совсем не смущало, что в туалете не работает слив, а из унитаза выскакивает здоровая крыса. С обитателями квартиры на втором этаже Петя общался с помощью самодельного телефона: от трубки к трубке была протянута проволока, и каким-то образом звук бежал по этой проволоке. Я лишь однажды посетил сквот Рауша, когда нас, анархистов, снимали там для модной в конце 80-х программы «Пятое колесо».