На крыше одной из машинок была тоненькая пружинка. Если эту пружинку слегка потянуть, то начинала вызванивать какая-то нехитрая мелодия. Когда мелодия заканчивалась, машинку надо было перевернуть: в днище был вделан ключик, при повороте которого мелодия возобновлялась.
Много-много позже кинорежиссер Андрей Кончаловский (мой ровесник) напишет в своих воспоминаниях, что мои машинки были в детстве предметом его мучительной зависти. Сегодня для зависти он выбирает другие объекты.
И, конечно, среди моих игрушек особое место занимал конь, примерно полметра в холке, копия настоящего коня, даже обклеенная пегой конской шкурой. Уздечка, седло, стремена как настоящие. Я уселся на коня, как до войны, и понял, что сильно подрос: обе ноги, даже согнутые в коленях, встали на пол.
Я вышел на балкон, у нас седьмой этаж. В небе, казалось, на расстоянии вытянутой руки, висят, почти касаясь друг друга, огромные серые дирижабли. Это были надувные аэростаты — противосамолетные заграждения.
Утром мама надела мне пальтишко, из которого я уже заметно вырос: между краями рукавов и варежками виднелись голые руки, обвязала по воротнику шарфом, напялила теплую шапку. Дала в руки легкие санки, которые сохранились еще с довоенного времени, и отправила гулять во дворе.
— Васечка, — напутствовала меня мама, — если к тебе какие-нибудь мальчишки начнут приставать, скажи: «Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте».
Дом наш занимает целый квартал. Он построен на уклоне одного из семи московских холмов. Двор тянется вдоль всего длинного здания, и по заснеженной покатости двора можно легко скатиться на санках и даже, проехав под аркой, оказаться в переулке, тоже заснеженном.
Я установил санки, упал на них ничком и покатил до самой арки.
Когда я возвращался вверх по двору, таща санки за привязанную к передку веревку, то увидел, что на месте, откуда я скатился, стоит какой-то мальчишка. Устанавливая возле него санки, я заметил, что он выше меня ростом и, видимо, постарше.
И тут этот незнакомец, ничего не говоря, взял из моих рук веревку, переставил себе санки, плюхнулся на них животом и покатил под горку.
Он скатился уже под самую арку, слез и потащил санки наверх.
Когда он оказался рядом со мной, я сказал:
— Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай…
Он ничего не ответил, опять упал на санки и теперь выкатился на них из арки в переулок.
Когда он снова оказался рядом со мной, я ухватил санки двумя руками за полозья и, в отчаянии крикнув: «Я тебя не трогаю!..», с размаху залепил санками по незнакомцу, да так, что мальчишка упал. Лежа на снегу, он глядел на меня, а я срывающимся голосом договорил заклятье: «…и ты… и ты меня не трогай».
Мой обидчик встал и куда-то ушел. А мне расхотелось кататься.
Возвращаясь с санками домой, я подумал: «А мама-то не всегда бывает права».
В какой-то из вечеров я остался дома один. Вдруг на улице загремела стрельба, я бросился к окну. Небо во всех направлениях прошили светящиеся, пересекающие друг друга разноцветные пунктирные строки. Первый победный салют в Москве в честь взятия города Орла. И последний салют трассирующими пулями. Потом салютовали только пиротехническими ракетами, как и сейчас.
В апреле зоопарк вернулся из Свердловска в Москву. И Валя Богданович вернулась. Наташа, фанатичная юннатка, после школы до позднего вечера пропадала в зоопарке, на площадке для молодняка. Там, среди прочих зверюшек, был ангорский волчонок Арго, с ним Наташа особенно возилась.
Через месяц нам домой позвонила Валя Богданович, просила маму прийти в зоопарк в отсутствии Наташи. Богданович показала маме подросших медвежат на площадке.
— Понимаете, — сказала Валя, — медвежата входят в силу, становятся агрессивными. А ваша Наташа затевает с ними опасные игры. Такой медвежонок может махнуть лапой и снять с девочки лицо. Я Наташу предупреждала, а она все равно делает по-своему.
Дома сестра закатила скандал. Обливаясь слезами, говорила, что жить не может без своего волчонка Арго. Ее удалось успокоить только твердым обещанием приобрести для нее щенка немецкой овчарки.
Выбрали серого, как Арго, с черной мордой, назвали Бемби. Потом Наташа уже оканчивала школу, я учился в художественной по восемь часов в день. Псом в городских условиях стало некому заниматься, и его отдали в милицейский питомник.
Как-то Наташа, уже совсем взрослой, пошла в зоопарк, навестить Валю Богданович, ставшую ведущим научным сотрудником.
И, конечно, Наташа спросила об Арго, жив ли. Валя сказала, что жив, но с годами стал ко всему равнодушен, даже на свою кличку не реагирует.