Голова уже не так болела, как раньше, но галлюцинации не проходили. Серегина когда-то предупреждали, что после воздействия лучей высокой интенсивности могут появляться разные побочные эффекты. Тогда он не принял всерьез ту степень угрозы, о которой ему сообщали, но подобно многим людям, знающим о вреде чрезмерного употребления алкоголя, все эти предостережения им чаще всего попросту игнорировались. Пока не наступит слишком поздно. Хотя сам Серегин всегда уделял большое внимание всему, что могло оказаться потенциально опасным в Зоне, однако полностью осознать угрозу человек может только после непосредственного столкновения с ней. Кто бы мог подумать, что "знакомство" окажется столь ужасающим и болезненным? В который раз в памяти представало лицо Теплицкого, с выпученными глазами и хрипящего от нехватки воздуха, доступ которого был прегражден крепкими пальцами Серегина. Полковник помнил как с чудовищной, нечеловеческой злобой душил лейтенанта, пока не увидел, что жизнь покинула его тело. Да, Серегин планировал устранить Теплицкого, но не таким образом. Чья-то дьявольская воля намертво сжала его разум и на время подчинила себе, заставляя делать такие вещи, при воспоминании о которых полковник содрогался от рвотных позывов. Уж сколько ему доводилось терпеть боли, но испытанное в том рейде перекрывало все раны, все переломы и вывихи вместе взятые. Более всего страшила Серегина даже не физическая боль, куда отвратительней была мысль про злодеяния совершенные им, своими собственными руками, от которых теперь ему уже никуда не деться. Назад пути нет и засевшее внутри чувство вины полковник старался спрятать глубже, не дать ему вырваться на свободу в стремлении подмять под себя. Ненависть, живущая в нем, притупляла и пресекала всякие всплески раскаяния за все содеянное. Он старался найти в себе силы переключить свое внимание, но как это сделать, сидя в проклятом схроне? В этой ситуации неожиданным спасением для него стало указание, присланное ему куратором, где сообщалось о координатах, куда Серегину следовало выйти в установленный срок. Больше никаких сведений не содержалось и полковник лишь задумчиво уставился на дисплей КПК с текстом, который затем был навсегда удален несколькими нажатиями на сенсорном экране.
Определив расстояние между своим нынешним положением и пунктом выдвижения, полковник прикинул, что времени ему должно хватить даже с учетом выбрыков Зоны. Никакой сталкер не знает эти области так, как они были известны ему и такое преимущество, безусловно, было на руку Серегину. Осталось подготовиться к выходу, разбить маршрут на несколько частей, оценить наиболее подходящие с точки зрения безопасности места для запланированных привалов (с этим, правда, имелись наибольшие проблемы) и собрать снаряжение. Он запомнил время прихода сообщения и посмотрел на часы, без которых полковник давно потерял бы счет времени, однако выставленный сигнал заставлял помнить о нем и не терять ощущение реальности. На сборы и весь путь у него имелось сорок пять часов, поэтому Серегин решил не тратить попусту время. Труп Кравцова он вытащил еще через несколько часов после того, как застрелил его. Пришлось изрядно попотеть, чтобы снять с него бронекостюм, вытянуть наружу и дотащить довольно тяжелый груз до ближайшей аномалии. В огне мощной жарки, обнаруженной по конвекционному колыханию над землей, две тысячи градусов превратили труп Кравцова лишь в кучку пепла и убедившись в полном уничтожении следов человека, полковник вернулся назад в схрон. Жаль, подумал он, но с нанимателями у него был изначально договор, что деньги, обещанные сообщникам, будут его, если с ними случиться трагедия, не важно случайная или нет. Серегин обладал наиболее ценными сведениями для кураторов и его требования оказались для них приемлемыми. В конце концов, им совершенно неважно придется ли делить деньги на всех или они достанутся одному. Более того, когда один агент обладал сведениями суммарно большими, чем все остальные вместе взятые, то в этом варианте его одного куда проще прятать после тайного вывоза, давать новое имя, устраивать в своей стране с заранее приготовленной легендой, делать паспорта, платить и другое. За множеством агентов пришлось бы постоянно следить, контролировать, чтобы они не взболтнули чего-нибудь лишнего и прочее. Задача многократно упрощается, если есть один, но самый ценный агент, который будет находится под постоянным контролем, хотя об этом будет лишь догадываться. Тем более Серегин в отличии от остальных (за исключением Кравцова) в равной степени был завербован как на финансовой основе, так и на личной неприязни к своему руководству, а это основание для доверия намного надежней с точки зрения разведки, чем агент, который в основе своего "служения" ставит исключительно денежный фактор. Отрицательной стороной для Серегина мог стать факт отсутствия рядом надежного человека, с которым в рейд идти значительно легче, тем паче в столь глубоких частях Зоны. Кто бы не говорил об эффективности одиночных ходок в Зону, полковник знал все коварство таких заблуждений. Сталкеру, работающему в одиночку, намного опасней нежели альпинисту в горах, известными своей непредсказуемой погодой. Пускай даже если речь идет всего лишь о приграничных территориях Зоны.
Закончив прикидки и записи, Серегин уже знал путь, которым он сможет дойти в установленную точку. Скорее всего, предположил полковник, в месте назначения не будет контакта - эти ребята слишком умны, чтобы так подставиться. Верно, подумал он, никто не мог поручиться, что у него не съедет крыша в здешних аномальных лесах и он не сольет информацию о прибытии заокеанских нанимателей своему бывшему командованию в качестве жеста доброй воли в попытках найти снисхождение и смягчение приговора по государственной измене. Однако, решись Серегин на такой поступок, то он вряд ли стал бы помехой для вынесения смертного приговора в трибунале, ибо тяжесть всей совокупности свершенного была таковой, что никакие "чистосердечные" признания или сдача кураторов, пускай и успешная, не смогли бы заменить ему такой вердикт.
"Назад пути нет", - в который раз напомнил себе полковник. Посмотрев на потемневшее пятно крови на бревенчатой стене, Серегин поморщился. Он чуть привстал и внимательно оглянул себя, как бы оценивая свое состояние и возможность проделать долгий путь в одиночку. Самое интересное заключалось в том, что физически он чувствовал себя превосходно и в какой-то момент счел виной тому побочное действие принятых им медикаментов, однако вскоре убедился в беспочвенности таких подозрений. Куда больше полковник беспокоился о возможном срыве или приступе галлюцинаций в самый пиковый момент. Что если он начнет палить в несуществующих призраков, созданных собственным воображением или влетит в аномалию? Ничего из перечисленного не входило в его планы, поэтому к своим расстройствам Серегин относился со всей ответственностью. Пришлось достать из заначек схрона самые мощные препараты для подавления последствий длительного воздействия пси-лучей, наравне с антирадиационными сорбентами и прочей медицинской бурдой, которой военные медики фаршировали любого, кому выпадет незавидная судьба лезть в недра Зоны. Автоматы и пистолет он с помощью комплекта для чистки привел в порядок, убедившись в полной функциональности своего оружия, ставшим для любого сталкера (полковник считал себя таковым, но исключительно в позитивном смысле, без примеси официальной пропаганды) чем-то вроде третьей руки. В процессе сбора он выяснил, что противогаз, который служил ему верой и правдой уже достаточно долго, пришел в негодность, следствием чего стала экспроприация в личное пользование противогаза Кравцова. Верно рассудив, что мертвым это средство индивидуальной защиты ни к чему, Серегин не долго думая, заменил в нем забитые фильтры и положил его рядом с собой. Патроны, гранаты и прочее, без чего выход стал бы напоминать последний вылет камикадзе, имелись в достаточном количестве в этом грамотно оборудованном укрытии. Вспомнить точно, когда схрон был построен и сколько времени пришлось потратить на его оборудование не вышло, но полковник никогда бы не пожалел о потраченных силах и нервах, ибо эта база не единожды спасла ему жизнь. Бывшему разведчику аномальных территорий на мгновение стало даже грустно, ведь он уже больше никогда не сможет в нем оказаться. И все же решение сжечь за собой все мосты, назревшее уже давно, не учитывало подобные мелочи и мимолетный приступ ностальгии исчез, не оставив и следа.