— И что? — спросила она. — К чему ты клонишь?
— Я клоню к тому, что мы живем в мире, где действуют и мастерство, и случай. Поставь себя в ситуацию, в которой действует случайный фактор, — и как бы тщательно ты ее ни проанализировала, как бы хорошо ты ни знала свое дело, есть возможность, что ты выберешь путь, на котором тебя раздавит.
— Или размолотит в котлету, — сказала она. Голос ее был тих и неестественно ровен. Она говорила не обо мне. — В фарш. — Пальцы ее впились в мою руку. — Разбросает по грязному берегу, и чайки будут пикировать на обрывки мышц и лоскутья кожи, хватать ошметки мяса и обломки костей, и один глаз, чудом уцелевший, станет слепо пялиться на острые клювы...
— Энди!
— Я вижу его перед тем, как это случилось, — выдохнула она. Речь ее делалась все быстрее и быстрее. — Я его вижу, я это чувствую — но только не когда мой разум пылает, не когда сила щекочет кончики моих пальцев. Я вижу, как он улыбается, не потому, что ему не страшно — он никогда не боялся выказывать страх, — а потому что знает: так он напугает их чуть больше. А еще я вижу, как он поджигает фитиль, — слова вырывались у нее бешеной скороговоркой, — как он валит их здоровой рукой, пока фитиль догорает, и смеется над ними, и улыбается, потому, быть может, что если он не может бежать, то не позволит бежать и им, потому что решил, что коли это конец — они уйдут вместе с ним.
Она вскинула на меня взгляд.
— Но порой у него не его лицо. Порой это лицо Джейсона, порой — Ахиры, иногда это Пиелл, а иногда... Боже мой, Уолтер, порой у него твое лицо, порой он даже выглядит, как ты, порой это ты, Уолтер...
— Тс-с-с... — Я приложил палец к ее губам. — Тише, Энди. Чуть медленнее.
Она умолкла, но я видел, чего ей это стоило. Дрожащие пальцы коснулись моего лица — невесомо, нежно, словно осенняя паутинка.
— Порой это ты, — повторила она. — Порой у него твое лицо.
Она дышала неровно и часто, голос был низким, дрожащим. — И все это тем больше перепутано, — сказала она, — чем ближе мы к Эвенору.
Она коснулась моего лба двумя пальцами и выдохнула заклинание — словно вытолкнула воздушный шарик.
Яркая вспышка полыхнула позади моих глаз — у меня в мозгу, и я увидел дальние огни, уходящие к горизонту и за него. Оранжевые, алые, они горели чересчур ярко, так, что вполне могли выжечь мне глаза.
Вдали, за горизонтом, Киррик волнами накатывался на берег Фэйри, где-то бурлил, где-то тихо плескался, а в глубине огромные темные тени ждали освобождения.
Где-то тоже вдали, но ближе, вскрылась багряная вена магии: чуждые твари и чужеродность изливались из нее в холодный воздух, обретая вещественность, реальную, несмотря на всю ее чуждость. Саблезубая тень с крыльями летучей мыши стала тварью и с шумом унеслась в ночь; расплывчатый, неуклюжий морок обретал четкость и плоть, пока барахтался на земле, почесывая шерстистые бока.
А далеко-далеко, на грани зримого, едва различимая, однако кристально ясная, ждала земля, и яркие огни пульсировали вдоль ее берегов в странно знакомом, однако неузнаваемом танце.
— Фэйри, — произнесла Энди. — Вот ты — человек, со всеми проблемами и печалями, какие только могут у человека быть. Ты можешь все их выложить обитателям Фэйри — и они отошлют тебя назад либо исцеленным и счастливым, либо разбитым и несчастным: счастливей, чем ты мог мечтать, либо несчастнее, чем может присниться в кошмаре.
— А вероятность?
Она засмеялась и повела передо мной руками, пальцы ее шевелились, будто тасуя колоду карт.
— Представь себе бесконечную колоду, Уолтер. На каждой карте — номер, от единицы до бесконечности. Одна единица, две двойки, три тройки и так далее. — Она сделала вид, что разворачивает колоду. — Выбери карту — любую, Уолтер, от единицы до бесконечности, и я тоже выберу, и какова будет вероятность, что мой номер больше твоего?
— Это как посмотреть: с одной стороны — 50/50, с другой — 100 процентов, с третьей — вообще ноль.
— И все ответы верны, — сказала она, бросая невидимую колоду.
Мое видение ушло от воды к суше. Мы привыкли думать, что предметы большой волшебной силы редки и запрятаны за тридевять земель — но даже в пределах Артивена я видел пламя почти полудюжины зачарованых вещиц и колец. И не просто огонек там заговоренного камушка или кусочка стекла. Обернутая полуистлевшей кожей, лежала в потаенном месте железная перчатка с пальцами, похожими на толстых червей, каждый палец оканчивался зазубренным лезвием, подобным акульему зубу. Она таилась в ожидании под песками на берегу, похороненная среди развалин старого порта.
— Перчатка смерти, — сказала Андреа. — Она убивает чисто, убивает легко — но всякий раз убивает и частицу того, кто ею пользуется. Погребена много лет назад кем-то, у кого достало мудрости не пользоваться ею — и не оставлять ее у себя. Наверняка найдутся те, кто отдал бы за нее что угодно.
Тогда как могла она пролежать там так долго? Я не задал вопроса вслух — но Энди все равно ответила.
— Разве не видишь? Она спрятана, скрыта.
Не от меня. Но перчатка смерти мне ни к чему, благодарю покорно.
— Нет, Уолтер, болван ты этакий, не перчатка — вся картина в целом, призыв. Чтобы ее увидеть, нужно больше силы и умения ею владеть. Сумей я только заглянуть глубже...
Свет стал распространяться, разгораться, но...
— Нет!
Образы у меня в голове стали болезненно-четкими, они вгрызались в мозг, угрожая рассудку. Я отбросил руку Энди — и свет позади моих глаз померк. Я не предназначен ни творить магию, ни работать с магией.
И ей этого тоже нельзя. Не на этом уровне. Не так.
— Перестань, — сказал я. — Оставь это.
Зрачки ее немигающих глаз были расширены, челюсть дрожала. Крупная алая капля крови повисла на нижней губе, губы шевелились — быстро, беззвучно, дыхание делалось все более неровным и быстрым.
— Нет!
Я встряхнул ее — сперва тихонько, потом сильнее, но она не останавливалась. Надо бы встряхнуть ее еще сильнее — но я не смог. Это не значит, что я не хотел встряхнуть ее как следует. Я пробовал, правда — но был некий предел тому, насколько сильно я могу ее встряхнуть, насколько крепко ее магия позволит мне это сделать.
— Перестань!
Я попытался дать ей пощечину, но рука замерла близ ее щеки: то, что должно было быть ударом, стало нежным касанием. Что бы ни управляло ею — оно же защищало ее от нападений извне.
— Андреа!
Ударить ее я не мог, а слова — что бы я ни сказал — пропадали втуне, а потому я притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.
Зрачки ее были расширены, а губы — теплы и влажны, и солоноваты от крови, может, ее, а может — моей. Руки ее обвились вокруг меня, на удивление сильные пальцы сомкнулись у меня на спине — она тесно прижалась ко мне.
Инстинкты умирают с трудом, а наложенные на себя запреты, напротив — легко; я смел с постели и волшебную книгу, и магические принадлежности — смел их на пол, не заботясь о возможных последствиях.
Глаза Энди, теперь не столько безумные, сколько нетерпеливые, не отрывались от моих глаз; мы рухнули навзничь, пальцы рвали одежду.
Часть моего разума, которая всегда настороже, хихикнула, мол, обычно я делаю это более умело — но я шикнул на нее, и она заткнулась. Что удивительно — сразу.
Она долго лежала в моих объятиях, пристроив голову у меня на плече, и дышала так тихо и ровно, что я решил — она спит, и не стал ни шевелить рукой, ни вытягивать руку у нее из-под головы, хотя чувствовал, что мышцы вот-вот онемеют.
Честно говоря, первый раз был не так уж и хорош: мы оба спешили, я — уж точно. Второй раз был куда лучше. Двадцать лет назад был третий раз, но мне все равно, сколько прошло лет, я давно уже не был с женщиной — ну очень давно! — а с тех пор стал старше... и медленнее.