Через минуту он должен был открыть глаза, очнуться, чтобы радостно узнать всех тех, которые стояли вокруг него и на которых он сам теперь стал похож, словно родной брат. А вместе с этим удивительным изменением произошли другие, столь же удивительные, но неисчислимые в своем множестве: сколько людей вдруг тоже изменилось! Мне было интересней всего посмотреть на тех, кого я знала. И я увидела спокойную, переставшую пить Вальку, год за годом вызывающую все больше уважения в своем Рауле, так что он стал подумывать, не глупо ли лишать ребенка такой матери. И Толика, который вместо запоя уходил теперь в благотворительные заведения: обтирать стариков в домах престарелых, проводить в детских интернатах военно-спортивную игру «Зарница». А бизнесменов с восьмого этажа я сперва вообще не узнала — так изменились их самодовольные, лоснящиеся от чрезмерной сытости лица. Они по-прежнему шили одеяла, но переехали из нашего подъезда в специально оборудованное помещение, чтобы не подвергать наш дом опасности пожара. И отдают теперь часть прибыли на строительство специального приюта для бомжей, куда будет помещен одноногий с нашего чердака и другие, но среди них не значился бомж в тулупе.
Саму себя я тоже увидела. Женщина в княжеском одеянии вдруг кивнула мне, чтобы я подошла. И все вокруг, в белых одеждах и разноцветных, посмотрели на меня с улыбкой — а еще один, самый главный взгляд, шел сверху, светлый, словно поток солнца сквозь отверстие в потолке. Впрочем, потолка не было, над нашими головами светилось небо. Я чувствовала — сейчас произойдет что-то очень важное, очень радостное...
Но тут снова все изменилось. Видно, кончилось время, которое Кудеяр мог быть старцем Питиримом: он снова стал превращаться в мрачного богатыря с окровавленными руками. Снова все братство собравшихся здесь воздевало руки с великой просьбой, и вновь прояснялись его черты, а когда просящие уставали, опять возникало лицо разбойника. Так было несколько раз, пока я наконец не проснулась.
13
Сегодняшний день был днем «выдачи невесты», как со слезой на глазах пошутила моя мама. Мы должны были к трем часам отправить Нюту на восьмой этаж, после чего она переходила под юрисдикцию бомжа в тулупе. А он передаст ее бизнесменам, которые думают, что никого знакомого в этом подъезде у Нюты нет. Как сказал бомж, они любят нанимать именно таких девушек — за которых в случае чего некому заступиться.
— Может, все-таки не пойдешь? — напоследок спросила мама. — Останешься с нами?
— Нет, — упрямо мотнула Нюта светлой головкой на неправдоподобно тоненькой шее. — Я домой. Спасибо вам, Вера Петровна, и тебе, Мальвина...
— Если будут обижать, возвращайся! — напутствовали ее мы с мамой.
В назначенный час Нюта в моем перешитом платье и с узелком, в который было завязано мое прокипяченное и тоже ушитое бельишко, вышла из нашей квартиры. С одного этажа на другой — путь перемены судьбы. Держась на несколько ступенек сзади, я слышала звонок в дверь и голос бомжа в тулупе, нарочито хрипло сообщающего, что он «привел чувиху» и попросившего в связи с этим «на четвертинку». Последние слова меня разочаровали — как-то так получилось, что я уже стала считать этого бомжа человеком нашего круга, даже помощником, выручающим из беды. А бомж всегда бомж — даже когда он делает доброе дело, в голове у него прежде всего выпивка.
Дверь на восьмом этаже захлопнулась — значит, Нюта попала наконец в родную квартиру. Что ждет ее на новой стезе? Конечно, мы будем видеться — я, как убирающая подъезд, могу общаться с ней, не вызывая подозрений. Ну, подружились дворник и швея-рабыня, разве не бывает?
Между тем бомж в тулупе стал спускаться по лестнице — ну да, ночевать-то ему еще рано. Кстати, сегодня он был не в тулупе, а во вполне приличной зимней куртке, коричневой с мехом. Она шла к его карим глазам и довольно смуглой коже. Мы теперь были вроде как заговорщики по делу Нюты, поэтому я не могла с ним не поздороваться. А он улыбался до ушей — скорей всего потому, что бизнесмены дали ему на выпивку и желанный проект вскоре будет реализован.
— Я так и думал, Мальвина, что вы тут стоите. Рад вас видеть.
— Я тоже, — машинально сказала я. — Кстати, если вам нужно «на четвертинку», то я тоже могла бы дать. Вы бы только сказали! Ведь Нюта моя подруга.
Тут он засмеялся, опять так же, как в первый раз, когда я его увидела: словно мы на равных или даже он поважнее. И ему со своей высоты интересно за мной наблюдать. Потом он вытащил из кармана новой куртки смятую сторублевку и протянул ее мне: