— Ну что ты уставилась на меня, как удав на кролика? Бабушка уже приходила ко мне, когда я ночевала дома, но с собой меня не взяла. Значит, надо еще подождать... Ведь ей там виднее. — Нюта показала глазами на потолок.
— Ну ты даешь, подруга!
— А ты? — Нюта показала на «Житие», которое я так и держала до сих пор в руках. — Сама ведь такие книжки читаешь, почему же мне нельзя верить в сверхъестественное?
— Да верь, пожалуйста, во что хочешь! Только не говори мне сейчас, что «надо еще немножко подождать», а потом заказывать похороны!..
Я чувствовала раздражение, но ничего не могла с ним поделать. Наверное, это усталость. Хватит с меня на сегодня проблем, объяснений, попыток все вокруг уладить: у Вальки, у Нюты, у бомжей... В то время как собственная жизнь дает трещину. Леонид Сергеевич был прав, говоря о моем будущем сыночке и о том, какой ему нужен папа. Но это в будущем... А в настоящем было нестерпимо больно и пусто, и обидно. Убирать из своих мыслей постоянно присутствующего там Леонида Сергеевича оказалось еще труднее, чем гнать бомжа, забившегося в чердачный угол. Как только я представила себе, что больше не буду о нем думать, вся моя жизнь вдруг показалась какой-то пустой, ненужной, не оправдывающей себя. Вроде очередного бульона для Нюты, который она сама попробовала сварить и в который забыла насыпать соли.
Когда я чем-то расстроена, мне надо переключиться на другие мысли, чтобы освежить голову. Вот почитаю дальше про Евфросинию, успокоюсь и тогда разложу все в своей жизни по полочкам: куда Леонида Сергеевича, куда свое будущее, куда подруг и вообще окружающих меня людей, в том числе незаконных обитателей чердака... а куда общие размышления Иларии Павловны, смесь философии, истории и политики — что представляет из себя наш народ и каковы могут быть его пути. Об этом я тоже не забывала, мне даже снился однажды разбойник Кудеяр, превращающийся в благочестивого старца Питирима. И еще что-то важное, что утром, к сожалению, забылось.
В общем, остаток вечера мне предстояло читать и ни о чем не думать, пока не отдохну. Тише едешь — дальше будешь, как учила нас в первом классе та же Илария Павловна. Но все-таки я не могла совсем отрешиться от действительности, даже погружаясь в события шестивековой давности. Житие княгини, в день которой я родилась, оказалось каким-то универсальным — оно шло параллельно моим собственным проблемам и подсказывало мне кое-какие решения. Вот, например, с бомжами. А теперь на очереди стоял Леонид Сергеевич — может быть, теперь княгиня подскажет, как мне быть со своей не имеющей будущего влюбленностью? Хотелось бы узнать о ее, как говорят теперь, личной жизни. Ведь Евдокия не вдруг стала Евфросинией: до монашества она очень любила своего мужа, Дмитрия Донского, которому родила одиннадцать детей. Правда, выжили из них только восемь, но по тем временам и это немало. Словом, женские проблемы должны быть моей княгине хорошо знакомы.
Я быстренько вскипятила Нютин бульон, бросила в него чайную ложку соли и ушла к себе в комнату читать.
28
Вот уже несколько лет как закатилось красное солнышко Руси, погас ее ясный месяц: опочил первый князь, показавший татарам, что не вечны их победы. Отгремела славная Куликовская битва, пережила Москва нашествие вероломного Тохтамыша и возвысилась как главный город русской земли. На нее теперь все очи глядели; кои — с надеждой, что укрепится Русь вокруг единой столицы, кои — с завистью, что надлежит ей стать центром великой страны. А кои — с желанием углядеть, где у московского наследника, князя Василия Димитриевича, слабое место, и ткнуть в это место побольнее. Оттого и нельзя исполнить княгине Евдокии свое главное после смерти супруга желание — уйти от мира, приняв монашеский постриг. Соделалась она соправительницей своего сына Василия, учит молодого князя государствовать, отводит на первых порах беды, смягчает ошибки.
Коли государи унылы — и на всем царстве тень. Не дает Евдокия выплеснуться на лицо тайной скорби, не отпускающей с того дня, как осталась она на земле без любимого супруга. Только в сердце звучит несмолкающий плач: «Зачем умер ты, дорогой мой, зачем оставил меня вдовой?.. Зачем я не умерла прежде тебя?.. Куда зашел свет очей моих? Куда скрылось сокровище жизни моей?.. Цвет мой прекрасный, почто так рано увял ты?.. Рано заходишь, солнце мое, рано скрываешься, прекрасный месяц мой, рано идешь к западу, звезда моя восточная!..»[1]
Мыслит так Евдокия про себя, но нельзя показать скорбь свою на людях. Ведь коли не будет светла лицом княгиня московская, на всю столицу тень от того упадет, а то и на всю Русь.