В тот же день, согласно уговору, Сийес и Роже-Дюко подали в отставку, и Наполеон написал Баррасу и потребовал от него, чтобы он тоже подал прошение об отставке. Это было нужно для того, чтобы совсем уничтожить существовавшую в то время исполнительную власть. С выходом же в отставку трех членов Директория фактически упразднялась.
Баррас не стал сопротивляться и прислал сказать об этом Наполеону, а тот, в присутствии посторонних свидетелей, обратился к посланному с такими словами: «Что сделали вы из Франции, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я оставил вам мир, а по возвращении своем нашел войну. Я оставил вам победы, а теперь вижу поражения. Я оставил вам итальянские миллионы, а по возвращении нашел расхищенную казну и нищету! Что сделали вы с сотнями тысяч французов, мне хорошо известных, моих товарищей по славе? Их нет более в живых! Такой порядок вещей не может дольше продолжаться! В какие-нибудь два-три года он привел бы нас к деспотизму. Но мы желаем республики, основанной на равенстве, на морали, на гражданской свободе, и на политической терпимости!..»
Гойе и Мулен, два не вышедших в отставку директора, пробовали было протестовать против заявлений Наполеона, но были потом задержаны в Люксембургском дворце по его приказанию. Сийес предлагал Наполеону арестовать еще десятка два-три членов Совета пятисот, но Наполеон отказался, не желая показать, что он их боится.
На другой день оба Совета собрались в Сен-Клу: Совет старейшин в одной из зал дворца, Совет пятисот – в оранжерее. Оба Совета были в большой тревоге. Якобинцы, не присутствовавшие на заседаниях накануне, так как не получили повесток, требовали теперь объяснений случившемуся. Но уже многие из старейшин, давшие свое согласие на перемену Директории, которой все были недовольны, начали понимать теперь, что дело не в этом, а в отмене конституции.
Когда же им было дано знать об отставке трех директоров, то все пришли в сильное смятение. Якобинцы тогда потребовали, чтобы все депутаты поголовно снова присягнули на верность конституции III года. Слышались даже возгласы: «Долой диктаторов! Мы здесь свободны! Штыки нас не пугают!» Наполеон, находившийся в это время в одной из комнат дворца и опасавшийся, что дело может принять неблагоприятный оборот, решил действовать энергично, воскликнув: «Этому должен быть положен конец!»
С этими словами он неожиданно явился в зале Совета, рассчитывая на то, что его появление произведет желаемое впечатление на старейшин. Но так как он сам был очень взволнован и раздражен и не приготовился к произнесению речи, то начал очень путано говорить об опасностях, которые угрожают республике, об отсутствии руководителей, прибавив, что еще только Совет старейшин стоит на ногах и должен вступиться за республику. «Спасем свободу! Спасем равенство!» – воскликнул он. – «А конституцию?» – крикнул один из членов.
Этого было достаточно, чтобы вызвать взрыв. «Вашу конституцию? – вскричал Наполеон. – Да вы сами нарушили ее! Вы нарушили ее 18 фрюктидора, вы нарушили ее 22 флореаля и 30 прериаля! Никто более не уважает ее! На нее ссылаются все партии, и она всеми ими нарушается и презирается, поэтому она не может спасти Францию!» Далее он снова заговорил о заговорах, об опасностях, грозящих республике, и о том, что некоторые лица пытались его привлечь на свою сторону и стать во главе партии, желавшей низвергнуть всех свободомыслящих людей.
Когда от него потребовали имен, он назвал Барраса и Мулена, но ему не верили, и шум не утихал. Его теснили со всех сторон. Он крикнул: «Помните, что я шествую, сопровождаемый богами счастья и богом войны!» – и, наконец, выбрался в оранжерею, где заседал Совет пятисот. Там он, по-видимому, заранее решил вызвать конфликт, так как явился туда в сопровождении четырех гренадеров, кроме Лефебра, Мюрата и своего брата Люсьена.
Представители народа увидели, таким образом, воочию, что им угрожало, – диктатура и штыки. Конечно, этот вид привел их в страшное негодование. Раздались крики: «Долой диктатора! Долой тирана! Вне закона!» – и на Наполеона набросились с кулаками. Растерявшийся от неожиданности и взбешенный Наполеон был почти без чувств вынесен на руках из залы своими гренадерами. Но на дворе он пришел в себя и, вернув свое хладнокровие, стал во главе батальона гвардии законодательного корпуса.
«Вне закона!» Это был лозунг революции, пущенный Робеспьером на вершине власти и приносящий смерть. Наполеон услышал его, но победитель, в котором нация видела своего спасителя, не мог испугаться этих слов. Якобинцы были бессильны. Они ничего не могли противопоставить Наполеону, кроме своих слов и конституции, представляющей ничего не стоящий клочок бумаги. Они не могли спасти от раздора государство; нация же только на Наполеона возлагала надежды.