За столом, как по команде, стало тихо. Все ждали, какую еще шутку выкинет Акопян.
— Это все они — светила в белых халатах! — Акопян с возмущением отодвинул от себя тарелку и кивнул головой в сторону Марины. — Приборы у них что-то забарахлили, у всех показывают, а у Пети — нет! Вот его сегодня и вызывали еще раз, чтобы по старинке, руками ощупать. Консилиум собрали, старичка привезли — ну прямо чеховский земский врач! Академик, первых космонавтов еще на спутники отбирал…
Так вот, стоит наш Петя посредине комнаты, а старичок вокруг него ходит, рассматривает как диковинку.
«Ну-ка, батенька, — говорит старичок, — разденьтесь».
Пете что, раз-два, и стоит, красуется перед высокой комиссией в одних трусах.
Академик ходит вокруг него, высматривает, любуется мускулами нашего атлета, элегантно прижимает ухо к Петиному животу.
«Тэк-с, — говорит. — Любопытно! Очень любопытно! Принесите, пожалуйста, лесенку-стремянку… Я хочу верхушки бронхов прослушать. Очень мне хочется знать, что там на заоблачной высоте делается».
Ассистенты старичка разом загалдели: «Дурачендус, переходендус через мостендус…» — сплошная латынь! Только одно и понятно: «аппендикс».
Один Виктор Сергеевич не смеется веселому представлению Акопяна. Почему-то грустно ему от этой шутки. Не слишком ли доверяют врачи показателям хитроумной медицинской аппаратуры? Если уж говорить о подборе экипажа, то он, Виктор Сергеевич Панин, за спиной которого шестнадцать лет космических полетов, полностью готов к своей лебединой песне!
Так вот, если бы его назначили командиром «Вихря», он подобрал бы себе экипаж и без электронных машин. И ходить далеко не нужно. Вот за столом как раз шестерка. Полный экипаж. И еще какой!
Сергей Меркулов был бы вторым пилотом. Спортсмен-тяжеловес, на вид медлительный, а всего-то у него поровну, все уравновешено, все на месте. Сейчас, можно сказать, судьба его решается, а он с самым серьезным видом намазывает масло на хлеб. Обед для него — дело, которое надо сделать так же хорошо, как посадить при нулевой видимости самолет. Невозмутим, хоть потолок упади: отряхнется, расчистит место и продолжит работу.
Георгий Калантаров. Штурман. Может быть, существуют на свете и лучшие штурманы… Чувство пространства у Калантарова такое, что и с завязанными глазами из любой лесной чащобы выведет.
Василий Карпенко — прирожденный инженер-исследователь. Пунктуальный, как хронометр, а по натуре лирик. Аппаратура, самые капризные приборы почему-то никогда из строя не выходят, если Василий хотя бы раз приложил к ним руку.
Сурен Акопян. Прекрасный инженер. Любимец любого коллектива, генератор хорошего настроения. Как это говорили на «Богатыре», когда у них обнаружилась утечка топлива: долетели на темпераменте Акопяна.
Марина Стрижова — врач. Медик все двадцать четыре часа в сутки. Что бы ни говорили злые языки еще со времен первых мореходов о женщинах на корабле, Марина — надежный товарищ.
Мысли обрывает резкий треск динамика. Вежливый голос дежурного сообщает:
— Всем, всем! В шестнадцать часов последнее комплексное испытание. Повторяю…
Небольшой кабинет. На рабочем месте несколько рычагов управления и большой матово-зеленый экран, разделенный на шесть ячеек. Команды врачей поступают по радио.
Испытываются возможности слуха, зрения, осязания, проверяется, как космонавт решает сложные ситуационные задачи, как он ведет себя в непредвиденной обстановке, с какой скоростью принимает наиболее оптимальные решения.
После испытаний электронный судья выдает одну общую оценку по десятибалльной шкале.
Вечером Виктор Сергеевич сидел в вестибюле служебного корпуса под портретом Циолковского. Рядом в ожидании результатов негромко переговаривались космонавты.
Голоса внезапно смолкают. Зажигается табло.
Виктор Сергеевич отыскал на табло свою фамилию. 9,65… Неплохо. У него бывали оценки и получше, но как-то так выходило: чем серьезнее предстоит полет, тем более низкие баллы он получал. Вот и у Акопяна в предыдущих сериях было почти десять, а сейчас он и до десяти не дотянул.
В этот вечер все рано разошлись по своим комнатам и легли спать. Завтра утром комиссия вынесет окончательное решение.
Экипаж — живой организм, в котором все должно быть очень хорошо уравновешено. И баллы-то у тебя могут быть не самыми высокими, а ты окажешься нужным, необходимым по другим качествам.
За завтраком в избушке дежурный Центра подготовки зачитал списки трех экипажей, подобранных электронными судьями.
Удивительное дело: Виктор Сергеевич, Акопян, Марина, Сергей, Жора и Василий оказались в одной команде!
— Бывает, — довольно улыбался Виктор Сергеевич. — Электронные машины иногда тоже не ошибаются!
Обедал Виктор Сергеевич вместе с Волновым.
— Рад, что испытания выдержал, больше всего хотел видеть тебя за штурвалом «Вихря». Полет сложный сам по себе, да еще антигравитация, и не где-нибудь в начале программы, а на завершающей стадии полета. Многое будет зависеть от экипажа. От вашей «слетанности». Сживайтесь. Завтра отдых, а через день на базу всем экипажем. Будете отдыхать, будете заниматься. Время бежит. Старт через 97 дней.
ГЛАВА 14
КАНИКУЛЫ
Заметивши светило, не означенное на небесных картах, должно считать его планетою и наблюдать в продолжение нескольких ночей. Лишь после многих наблюдений можно утверждать, как переменяется его положение относительно неподвижных звезд.
На следующий день утром вылетали на базу.
В дверях самолета Акопян застрял. И немудрено — правая рука у него занята чемоданом с вещами, плечо оттягивает солидных размеров кожаный кофр с диктофоном и фотоаппаратами, а в левой руке изящная трость.
Трость была длинная, с треугольной рогулькой на конце. Вот она-то и застряла в дверях.
— Беспокойный ты человек, — сказал Калантаров, поднимавшийся по трапу вслед за Акопяном. — Ну зачем тебе эта палка?
В самолете Акопян долго пристраивал трость на багажной сетке, напевая: «Дети, в школу собирайтесь! Петушок пропел давно».
К бортинженеру подошел Сергей Меркулов. Остановился, разглядывая острый стальной наконечник трости. Акопян, завершив хлопотное дело, нежился в кресле.
— Для чего тебе эта штуковина? — спросил Меркулов.
— Никакая это не штуковина, а самый обыкновенный альпеншток, — проворчал Сурен. — Еще вопросы будут?
Сергей Меркулов пожал плечами и подсел к Жоре. Оглядываясь на бортинженера, они принялись что-то обсуждать.
В салоне самолета появились Виктор Сергеевич и Василий Карпенко. Виктор Сергеевич прошел вперед и сел в кресло рядом с отсеком пилотов. Карпенко внимательно осмотрел всех, увидел трость над Акопяном и провел указательным пальцем по переносице, словно поправляя очки.
— Виктор Сергеевич! — громко позвал он. — Как вы думаете, что это такое?
Виктор Сергеевич оглянулся.
— По-моему, с такими палками когда-то ходили по горам.
— Вот это эрудиция! — Акопян торжествующе поглядел на Меркулова и Георгия. — С таким знатоком есть о чем побеседовать.
Виктор Сергеевич взял в руки протянутую трость.
— Красивое дерево.
— Самшит! — гордо сказал Акопян. — Железное дерево! В тысяча девятьсот тринадцатом году отец моего отца был в Альпах. И представляете…
Но никто так и не узнал, что делал отец отца Акопяна в Альпах, потому что в самолет поднялась Марина.
— Привет, друзья! — помахала она всем ладошкой с порога. — Надеюсь, в полете никому не понадобится «скорая»?
Мужчины наперебой стали предлагать ей «самое спокойное место». Больше всех, конечно, старался Сурен, сразу позабывший о своем альпенштоке с великолепной самшитовой рукояткой. Чтобы никого не обидеть, Марина выбрала пустое кресло рядом с иллюминатором.