Тут проснулся Моряк и тетя Мавра вместе.
— Ты это што? — грозно вопросила тетя Мавра.
Моряк потянулся, пощупал ребра.
— Вздули вчерась водоносы, доход отбил, а они мне бока; спасибо, два флотских шли да нашли, сам бы не дошел. Снесем, говорят… Сказал я им квартиру, а дальше не помню…
— Ох, горюшко ты мое, безотцовщина! И чего с тобой делать, мать ты в могилу свел и меня…
— Для тебя могилы такой нет, и гроба подходящего.
— Тьфу, сатана, отец такая же язва был.
Тетка хлопнула дверью и покарабкалась на улицу.
— Вот чорт, я ее в могилу… да и мать-то не от меня померла.
Моряк вспомнил — жили тоже так, только просторней было, мать много-много тоньше была. День стирает, ночь стирает, утро стирает, вечер стирает, а по воскресеньям ходит в церковь и плачет.
Он себе день в бухте, ночь в бухте, утро в бухте, вечер в бухте. Прибежит, схватит кусок, иногда два, и ходу.
Раз прибежал так, а вместо матери тетка Мавра, торговка.
— Мать?
— Мать, — говорит, — три дня схоронили, а ты мать спрашиваешь. Да не реви, кормить буду, — и сунула хвост селедки.
Так и зажили в тесноте и в обиде.
Моряк попытался встать. Кости ныли и поджилки дрожали, кое-как сел на скамейку.
Глянул в окно — серый каменный бугор и в мусоре спит котенок.
Стало тошно и голодно. Пошарил еды — ни крошки.
Со стены ядовито улыбался отец, щуря глаза на неожиданно попавших солнечных зайчиков, которые прыгали растерянно, смущенные обстановкой, торопились удрать.
— Эх, — Моряк заерзал на лавке и отвернулся от отца. По жилам пошла тоска и кругом мутно, ничего не хочется, пропадай все.
Вдруг он почуял на руке якорь и представилось ясно: волосатая крепкая рука тоже с якорем ведет его к морю.
Он бежит и заглядывает в прищуренные глаза и путается в ногах.
— Вон мой корабль — видишь — во-он!
Отец поднимает на руки и показывает сыну море, а морю — сына. И пяти лет он уже знает— он моряк, и отец как-нибудь не только покажет издалека, но возьмет его с собой, даст морю сбрызнуть соленой водой, приобщить к гневу и к ласке своей.
Но этого так и не случилось. Не успел отец приготовить замену, взяло его море навсегда.
Остался сыну портрет, да завещание — итти к морю. А труден путь к нему одному.
Многого добился сын — Моряком все ребята зовут, — якорь на руке, а вот на корабль попасть, на корабль!
И опять по жилам огонь! — пробьюсь, не я буду… Все равно: в море, а не в кротовой норе сдохну. Эх… море…
Сорвался, пнул дверь.
И кротовая нора пуста.
Глава пятая
ЭСКАДРА ПРИШЛА
Как она пришла, никто не видел — только вдруг с Графской — теперь с пристани III Интернационала— потянуло по улицам военморами.
— Это «Коминтерн», а за ним «Шмидт».
— Нет, вовсе «Незаможник».
— Верно, «Шмидт» другого типа.
Стоял Моряк с друзьями на каменных ступенях пристани и впивался глазами.
А громадины кораблей стального цвета спокойно и стройно рисовались на рейде, поблескивая яркокрасной ватер-линией.
До самой пристани резвились легкие военные шлюпки. Загорелые ребята выскакивали на берег и видимо с наслаждением скакали по ступеням, разминали ноги.
— Куда топаем?
— В парк!
— В клуб!
И уходили, далекие и недоступные. Какое им дело до пацанов, что пялят зенки на море и разевают рты на тонные фасонные форменки.
Долго стоял Моряк на пристани, заглядывал в глаза, хотел заговорить, но ничего не удавалось. Дождался, когда шумливый, чванливый буксирка[5] подкатился к выточенному каменному крейсеру «Коминтерну», забежал так и этак, потом зацепил его канатом и, важно надуваясь, потащил в Южную бухту.
Буксирка гугукал, пыхтел, выходил из себя, встречаясь с другими кораблями, — словом, преувеличивал свою роль. «Коминтерн» тянулся нехотя на неприятную канитель — погрузку угля и свысока поглядывал на взбалмошного буксирку.
Моряк понял его и рассмеялся.
Вечером город блестел огнями и военморами.
Для них открыт приморский бульвар, для них играет музыка вальсы, для них разрядились городские девчата, а в морском клубе имени лейтенанта Шмидта улыбается афиша черною рожей:
«КРАСНЫЕ ДЬЯВОЛЯТА»
ДЛЯ ВОЕНМОРОВ КИНО
Моряк тут. Несколько раз впирался, хотел пройти, и каждый раз контролер подставлял коленку и легонько отстранял его:
— Не лезь.
А ну — попытаю еще раз! Опять замешался в белую массу военморов.
— Ты куда?
Цапнул его сзади за вихры.
— С вами охота— взмолился Моряк.
Уцепивший взглянул на пацана и увидел в его глазах столько обиды и просьбы, что размяк:
— Иди под крыло— он обнял его рукой и контролеру бросил:
— Со мной.
И контролер стал не страшный, а даже ласковый.
У Моряка забилось сердце и сперло дыхание: и почуялся отец и рука крепкая, с якорем, как у него.
А военмор вспомнил такого же оборванца, там, на родине, ластившегося к старшему брату, провожавшего глазами, полными такой же обиды, и ему стало хорошо, что дал частицу радости этому неизвестному пареньку.
Поднимались по лестнице; а по стенам — корабли старинные, новые, картины морских боев, карты, якоря.
У Моряка остались только глаза. Он окаменел и ничего не слышал.
Первый раз наконец-то он попал в клуб…
Здесь все морское, здесь и воздух и стены пахнут морем!..
Прошли, сели на скамейку, и военмор улыбался, глядя на восторг пацана.
Вдруг Моряк очнулся: прямо на него шли два пионера.
«Пропал, кончено, сейчас подойдут: — А ты зачем? ты пионер? — нет, и выгонят».
Хотел спрятаться, нырнуть под скамейки. Но они вот рядом.
«В лепешку расшибу— не уйду», — стиснул зубы, сжал кулаки.
— Здорово!..
У Моряка глаза вылезли вон: пионер отдал ему салют.
— Здорово! Не угадаешь, а я тебя запомнил хорошо, в бурю-то тогда плыли…
— А-а… — у Моряка в висках застучало. Пионеры уселись рядом.
— Ты как тут?
— Я… я… тут.
— Мы звеном пришли, наше звено «Краснофлотец», мы тут часто бываем.
— Я не часто.
— Ты что же тогда удрал-то, я слышал, тебя поколотили?
— Их трое, а я один, да устал еще тогда, — оправдывался Моряк, — а то бы я…
— Тебя ведь те моряки подобрали, которые там были?
— Я не разглядел… помню — моряки.
Из клуба шел Моряк вместе с пионерами.
Спасенный им оказался сам вожатый звена «Краснофлотец».
— Это вот, ребята, парень, который меня спас, — представил он.
— Да врет, сам плыл, — покраснел Моряк до ушей.
— А ты хороший парень. Почему ты, брат, не пионер? — Моряк смутился окончательно.
— Да я… это, — ну, как им сказать, что он их считает, во-первых, чистоплюйчиками, во-вторых, бездельниками, только и знают — вырядятся да с барабаном по улицам — чик, брик — не нашенские. Им в игрушки играть, а ему — в моряки.