Раздался звонок, и через минуту в аудиторию вошел Воронов.
«Так вот он какой, мятежный доцент…» — сказала себе Люся, рассматривая заведующего кафедрой минералогии, о котором Саша говорил вчера как о некоем титане, грозящем перевернуть всю геологию. Она и представляла его, как сказочного исполина, с горящими глазами и громовым голосом.
А в аудиторию вошел самый обыкновенный, чуть сутуловатый мужчина в простом черном костюме, с мягкой, почти застенчивой улыбкой. На вид ему было не больше тридцати пяти, но в густых, откинутых назад волосах уже заметно пробивалась седина, и глаза смотрели устало, будто позади долгая тяжелая жизнь. Читая лекцию, Воронов медленно прохаживался по аудитории, то подходя к доске, то останавливаясь у шкафов с решетками. Иногда он проходил между рядами столов и даже заглядывал в студенческие тетради.
Голос его звучал негромко, но все, о чем говорил он, было настолько ново и необычно, что воспринималось, как удивительная повесть, которую можно слушать и слушать без конца.
В отличие от иных ученых, Воронов не считал занятия со студентами досадной потерей времени. Больше того, он любил эти занятия. Ему доставляло большую радость видеть, как разгораются лица студентов, как начинают блестеть глаза, когда он развертывал перед слушателями все новые и новые горизонты науки о минералах и вел их все дальше и дальше в сложный мир кристаллических структур и атомов. Поэтому Воронов заново готовился к каждой лекции и читал их с таким воодушевлением, как будто все, что он преподносил студентам, было для него так же ново и необычно, как и для них самих.
Впрочем, нередко так оно и оказывалось. Многое из того, что студенты слышали от него на лекциях, было только что получено в лаборатории его кафедры. А случалось и так, что где-нибудь в конце семестра он вдруг возвращался к старой теме, чтобы рассказать, как ошибочны были его взгляды по тому или иному вопросу, изложенному в начале курса, и как они изменились в результате удачно поставленного эксперимента.
И надо видеть, с каким вниманием слушали это студенты: ведь они присутствовали при решении научной проблемы, а иногда и сами становились искателями, ибо на некоторые вопросы Воронов сознательно не давал ответов, предлагая найти их своим слушателям.
Так было всегда. Но в последний год и лекции его стали скучнее, суше. В них стало меньше тех блестящих шуток и броских неожиданных сравнений, которые передавались студентами из курса в курс и долго вспоминались выпускниками университета где-нибудь в далекой Сибири или на Крайнем Севере. Да и сам Воронов как-то потускнел и будто отдалился от студентов.
Но все это тоже видел, пожалуй, только он сам. Студенты по-прежнему встречали его с восторгом. Они не хотели замечать никаких перемен. И, может быть, как раз поэтому теперь он лучше всего чувствовал себя именно в студенческой аудитории.
Так и сегодня. Достаточно было ему войти в аудиторию и увидеть десятки устремленных на него глаз, как в душе словно что-то отлегло, и он невольно улыбнулся, включаясь в привычную деловую обстановку занятий.
Тихий шорох перелистываемых страниц, поскрипывание стульев и весь этот сдержанно торопливый шумок, предшествующий началу лекции, действовали на него лучше всяких успокаивающих средств.
Но вот все стихло. Воронов оглядел аудиторию. Она была уже знакомой. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы оценить настроение студентов. А оно бывает разным: и выжидающе изучающим, и возбужденно настороженным, и откровенно насмешливым. И надо уметь быстро и безошибочно найти тот верный тон, который следует взять в самом начале лекции, чтобы сразу овладеть аудиторией, подчинить себе ее внимание. Иначе даже хорошо подготовленная лекция пойдет комом, и будет очень трудно заставить слушать себя эту ораву живых, легко увлекающихся молодых людей, которые следят за каждым твоим шагом, жестом, словом и не прощают ни малейшей оплошности.
Впрочем, для Воронова все это было позади. Он взял мелок и, выйдя из-за кафедры, хотел уже продолжить начатую в прошлый раз тему, как вдруг заметил новое лицо. Девушку, сидящую во втором ряду, у окна, он как будто не видел еще ни разу. Или ему так показалось?..
Рука с мелком опустилась, и несколько мгновений Воронов молчал, как бы в раздумье. Аудитория насторожилась. Тогда он шагнул к доске и заговорил, как обычно, ровным, твердым голосом:
— На прошлой лекции мы с вами подошли к одному интересному явлению, наблюдаемому в окраске минералов. Это явление носит название плеохроизма…
Послышался скрип перьев. Воронов сделал небольшую паузу. Чем же все-таки привлекло его лицо той девушки? Только тем, что он видит ее впервые? Воронов снова посмотрел на студентку. Ничего особенного: острые худые плечи, коротко постриженные волосы, белый воротничок на платье…
Воронов скользнул взглядом по аудитории. Головы студентов начали приподниматься от тетрадей. Можно продолжать дальше.
Когда он снова взглянул во второй ряд, девушка с белым воротничком отложила карандаш. Теперь Воронов мог рассмотреть ее лицо — тонкое, чуть удлиненное, немного бледное. Оно будто светилось белизною под пышной россыпью волос, отливающих темной бронзой, и оттого казалось почти прозрачным.
Воронов прошелся меж рядов и снова задержал свой взгляд на незнакомке. За годы работы в университете перед глазами его прошло немало девичьих лиц. И скромных, и застенчивых, и привлекательных, и очень красивых. Но сейчас… Воронов, едва ли признался бы в этом самому себе, но он только и ждал, чтобы она подняла голову, и он снова. мог увидеть ее глаза. Они были опущены к тетради. Тогда Воронов сказал:
— Явление плеохроизма удобнее всего наблюдать под микроскопом. Представьте себе кристалл минерала… — Он подошел к доске и, начертив скошенную призму кристалла, обернулся к аудитории: на него снова смотрели большие, ясные, как небо, глаза. Голос Воронова зазвучал с новой силой:
— Пусть это будет кристалл роговой обманки. При положении, изображенном на доске, мы увидим его окрашенным в сине-зеленый цвет. Однако стоит повернуть столик микроскопа, как тот же кристалл окажется светло-желтым.
Воронов показал, как меняется при этом поглощение соответствующих лучей спектра, и продолжал:
— При том же положении граней кристалл минерала катафорита изменит окраску с желтовато-красной на зеленовато-бурую.
Он снова показал схему поглощения световых колебаний и отошел от доски.
— Еще более интересную смену цветов можно наблюдать у минерала глаукофана. Представьте ясное безоблачное небо, постепенно заливаемое фиолетово-красным огнем заката. Вот так же от голубой, почти синей, до яркой красно-фиолетовой меняется окраска щелочного амфибола глаукофана.
Воронов чуть помолчал, будто присматриваясь к нарисованной им картине, затем спросил:
— А не приходилось вам бывать на море? Если приходилось, вы, наверное, видели, как меняется цвет морской глади, когда солнце вдруг скроется за тучу. Из голубой, почти синей, она становится сине-зеленой и даже зеленой. Так меняется цвет минерала рибекита.
Он посмотрел в окно, на пожелтевшие деревья в сквере:
— Ну, и все вы, конечно, наблюдали, как переодевается с приходом осени береза. Ее изумрудно-зеленая листва меняется почти на глазах. Но не блекнет, а словно обновляется. И приобретает такую чистую окраску, будто ее подзолотило само солнце. Вот так же ведет себя пироксен федоровит…
Люся отодвинула тетрадь в сторону. Вот тебе и скучная наука! Она ожидала потока цифр и химических формул, а в аудитории шумело море, горел закат, шелестела листва деревьев.
Минералы — эти холодные неодушевленные камни, которые казались прямой противоположностью живым цветам, траве, деревьям, вдруг словно ожили. Тончайшие всплески энергии заструились под действием квантов света по ажурным конструкциям кристаллических решеток, вызывая в глазах людей то, что называют красной, фиолетовой или золотистой окраской.