— Ты, я вижу, готов согласиться с этим… отщепенцем?
— Нет, я не разделяю мысли, что геология зашла в тупик или что-то в этом роде. Здесь Воронов, конечно, перегнул. Но то, что в нашей науке не все благополучно, это непреложный факт. И чем скорее мы признаем его, тем лучше.
— Ты это серьезно?
— А ты не согласен?
— Я даже в толк не возьму, о чем ты говоришь! Что у нас неблагополучно? Чем мы хуже других? Количество печатных работ на факультете растет из года в год. И все на должном уровне. Диссертации защищаются тоже, как будто, неплохо. Количество докторов и кандидатов наук — дай бог каждому факультету!
— Не в этом дело, Модест! Как ты не поймешь! Не в том главное, как мы работаем, а в том — над чем работаем. И Воронов справедливо заметил…
— Слушай, Леонид, неужели ты можешь всерьез принимать его выступления? Этот человек враждебен не только нам с тобой…
— Враждебен? — удивился Греков. — Почему враждебен? Я действительно долго не соглашался с целесообразностью его научной тематики и в свое время прямо и не раз говорил об этом. Но и только. А теперь мне кажется, что и в этом я был не совсем прав. Во всяком случае, его последние статьи о связи оптических свойств минералов с магнитными свойствами и структурой кристаллической решетки дают нам очень многое.
— Ну, мало ли…
— Но сейчас речь не об этом. И не о Воронове вообще. Его выступление лишь напомнило мне о том, что давно уже было предметом моих собственных раздумий. Да, Модест, я вижу, что в науке нашей не все благополучно. Сам процесс установления истины остается у нас чисто умозрительным.
— Это почему же?
— Да ведь как мы строим подчас наши теории и гипотезы? Обобщаем имеющиеся в нашем распоряжении факты и на основании этих обобщений делаем те или иные выводы, аргументируя их только тем, что они не противоречат имеющимся фактам. Если же через некоторое время появятся другие факты, не укладывающиеся в «теорию», то на смену ей приходит другая «теория». И мы считаем, что это в порядке вещей.
— Ну и что же? Истина всегда познается не сразу.
— В том-то и дело, что подобные «теории» не только не приближают нас к истине, но вообще отодвигают задачу отыскания истины на задний план. Ведь сплошь и рядом бывает, что формально логический анализ фактического материала приводит к двум, а то и к нескольким взаимоисключающим выводам, причем все они оказываются как будто равновероятными. На каком же из них мы останавливаемся?
— Ну… на том, который наиболее разумен, который подсказывает наша интуиция… — осторожно ответил Бенецианов.
— Вот-вот! Принимаем за истину то, что нам кажется наиболее вероятным, а подчас и то, что больше соответствует нашим прежним высказываниям или высказываниям наиболее уважаемых авторитетов. А потом спорим друг с другом, убеждаем, доказываем, и в подтверждение своей правоты опять приводим только факты— те, разумеется, которые не противоречат нашей точке зрения, о других мы просто умалчиваем — или цитаты наших единомышленников, или неточности и описки наших оппонентов.
— Но это обычный, так сказать, ход научной полемики. Так было всегда, насколько я помню. И никто не видел в этом ничего предосудительного. Что же касается процесса установления истины в геологии, то таков он повсюду. У нас просто не может быть другого метода познания.
— Ты хочешь сказать, мы не знаем другого метода?
— Это одно и то же.
— Не совсем! Но дело не только в методе. Большим недостатком нашей науки является и то, что не идет она впереди практики. Ведь это же факт, что открытие крупнейших месторождений полезных ископаемых сплошь и рядом делалось геологами-практиками без каких бы то ни было рекомендаций, а то и вопреки рекомендациям ученых-теоретиков. И только после их открытия мы начинаем изучать эти месторождения и в лучшем случае даем указания на наиболее целесообразные методы разведки.
— Как это только указания на разведку! Мы определяем и возраст и генезис.
— А для чего? Чтобы была написана еще одна диссертация? Или создана еще одна «теория»?
— Но ведь наука для того и существует, чтобы объяснять…
— Нет! Нет, Модест, задача любой науки — не только объяснять уже известные факты, но и предсказывать новые! А мы из года в год без конца детализируем, уточняем, классифицируем, приводим в систему все тот же фактический материал. Для вас это — все более дробное расчленение отдельных систем, ярусов, горизонтов. Для нас — все более детальная классификация горных пород. Для палеонтологов — все более скрупулезное описание окаменелостей. Но мы не ставим принципиально новых вопросов, не пытаемся, как сказал Воронов, проникнуть в сущность вещей и явлений.
— Опять Воронов!
— Хорошо, оставим Воронова. Но я припоминаю сейчас одно высказывание Ньютона, который писал, что уподобляет себя мальчику, который отыскивает на берегу яркие красивые камешки, в то время, как у ног его простирается необозримый океан неизвестного. С Вороновым можно соглашаться и не соглашаться относительно его «единой теории геологических процессов». Но то, что мы до сих пор занимаемся лишь собиранием камешков на берегу моря — это непреложный факт, закрывать глаза на который мы просто не имеем права.
— Это мы, профессора, собираем камешки?
— Я имел в виду вообще всех ученых-геологов, независимо от их звания. А если уж говорить о нас с тобой, Модест, то, как это ни трудно признавать, мы давно отстали…
— Отстали? Да ты понимаешь, что говоришь? Как отстали? Нет ни одного геологического журнала, который бы я…
— Не о журналах речь! Пора понять, Модест, что разделение науки о мире вообще на отдельные частные науки — условно, и геология не может развиваться независимо от развития физики, химии, биологии и других наук. А мы с тобой замкнулись в наших узких специальностях, гигантские изменения в смежных науках проходят мимо нас. Вот почему мы вынуждены теперь работать по старой арабской поговорке: «Если мы не можем делать то, что хотим, будем делать то, что можем».
— Ну, это уж слишком! Что сегодня с тобой, Леонид? Ты не болен?
— Я просто стар, Модест. А обнаружить на старости лет, что ты отстал…
— Да ты что, в самом деле сдаешься на милость Воронову? Ты, заслуженный профессор, готов изменить свои взгляды в угоду какому-то самонадеянному мальчишке!
— При чем здесь Воронов! Я говорю сейчас обо всем этом не потому, что меня поразило вороновское выступление, а под впечатлением недавнего разговора со своим аспирантом Бардиным. Помнишь, мы как-то говорили о нем. Так вот, он отказывается представить в качестве диссертации уже почти законченную работу по литологии. И знаешь, почему? Она, по его мнению, не отвечает современному уровню науки. Он понял это. Сам! А я — нет… — Греков опустил голову.
— Ну, и что же теперь?
— О чем ты? — словно очнулся Греков.
— Как ты решил со своим аспирантом?
— Так он решил это без меня. Н-да… И мне пришлось только согласиться с его решением.
— То есть?
— То есть пора и в литологию вводить точные методы исследования.
— Докатились! — Бенецианов с усмешкой развел руками. — Что же, садись за парту!
— А я и собираюсь это сделать. Да что там… Скажу по секрету, я начал уже изучать новейшую физику…
Бенецианов упал в кресло:
— Так-так… А потом потребуешь осциллографы и всякие там амперметры?
Греков улыбнулся:
— Мне до этого еще далеко. А вот Бардину все это понадобится в ближайшее время.
— Ну да, — Бенецианов тряхнул толовой. — А геологию, значит, по боку? Геология стала не модной! — Он соскочил с кресла и снова заходил по кабинету.
Греков с удивлением смотрел на своего собеседника. Лицо Бенецианова покрылось красными пятнами.
— Неужели, Модест, — ты ничего не понял из того, что я говорил?
— Я понял только то, что и ты — против меня. Да-с! Ну что ж, если тебе дороже Воронов…