“Что?” — настоял Бруенор, поворачиваясь к нему лицом.
“Ты увидел меня”, — выдохнул Реджис. “И вот опять, ты увидел меня”.
Бруенор начал было отвечать, но слова застряли у него в глотке. Реджис стоял слева от него, а Бруенор потерял свой левый глаз, в схватке в Мифриловом Зале. После войны между Мифриловым Залом и Мензоберранзаном, один из сильнейших жрецов Сильвермуна, прочитал ряд исцеляющих заклятий над лицом Бруенора, на котором был шрам, шедший по диагонали ото лба, через глаз до левой стороны его челюсти. К тому времени рана сильно постарела, и клирик предсказал, что его работа будет, возымеет скорее косметическое действие. И в самом деле, новый глаз в глубине шрама появился лишь несколько месяцев спустя, и лишь по прошествии еще некоторого времени, он вырос до настоящих размеров.
Реджис подтянул Бруенора поближе. Неожиданно, хафлинг закрыл его правый глаз рукой, вытянул палец свободной и подвигал им в сторону левого глаза дварфа.
Бруенор подпрыгнул и схватил двигающуюся руку хафлинга.
“Ты видишь!” — воскликнул он.
Бруенор схватил Реджиса в крепкие объятия, даже перевернул его в воздухе. Это — правда, зрение вернулось в левый глаз дварфа!
Несколько других посетителей магазина наблюдали за эмоциональной вспышкой, и когда Бруенор заметил их взгляды, хуже того, их улыбки, он грубо бросил Реджиса обратно на пол.
Мабойо появился с мотком крепкой веревки в руках. “Вот это удовлетворит твои требования?” — спросил он.
“Для начала сойдет”, — рыкнул на него Бруенор, к которому внезапно вернулось кислое выражение лица. “Мне нужно еще тысячу футов”.
Мабойо уставился на него.
“Сейчас же!” — зарычал Бруенор, — “Принеси мне веревки, или я отправлюсь в Лускан с достаточным количеством повозок, чтобы запастись веревкой, для меня и моего рода, на сто лет вперед!”
Мабойо еще немного поглядел на него, потом сдался и отправился на свой склад. Он уже знал, что дварф выкупит у него запасы многих товаров, в тот момент, когда тот вошел в его магазин с тяжелым кошельком. Мабойо любил распродавать товары медленно, не торопясь, завышая цену каждой покупки и вытягивая как можно больше золота из клиентов. Бруенор, самый тяжелый деловой партнер по эту сторону гор, в эти игры не играл.
“Прозрение не слишком-то улучшило твое настроение”, — заметил Реджис, как только Мабойо отошел.
Бруенор подморгнул ему. “Подыграй мне, Рамблбелли”, — тихо сказал дварф. “Этот наверняка рад, что мы вернулись. Ведь это удвоит его доходы”.
Это правда, понял Реджис. С возвращением Бруенора и двух сотен дварфов в Долину Ледяного Ветра, магазин Мабойо, самый крупный в Брин Шандере, во всех Десяти Городах, станет процветать.
Конечно, это значило, что Мабойо придется мириться с самыми суровыми из всех клиентов. Реджис незаметно усмехнулся при мысли о сраженьях между Бруенором и продавцом, так как это было примерно десять лет назад, когда каменистая долина к югу от Горы Кельвина раздавалась звоном молотов дварфов.
Реджис уперся взглядом в Бруенора. Хорошо было быть дома.
Часть II
Сумрак Судьбы
Мы центр мирозданья. В мыслях каждого из нас, кому-то это покажется высокомерием или эгоистичностью, мы центр, а весь мир движется вокруг нас, для нас и из-за нас. Это парадокс общества, один и все, желания одного часто вступают в конфликт с желаньями всех. Кто из нас не думал, что мир всего лишь личная мечта?
Я не думаю, что подобные мысли высокомерны или эгоистичны. Это всего лишь вопрос восприятия. Мы можем импонировать другим, но мы не можем видеть мир так, как его видит другой человек, не можем судить о том, как различные события влияют на ум и сердце другого, даже друга.
Но мы должны пытаться. Ради блага всего мира, мы должны пытаться. Это тест на альтруизм, основополагающий и не отрицаемый ингредиент общества. В этом и заключается парадокс, ведь логически мы в основном должны больше заботиться о себе, чем о других, и все же, если как рациональные создания мы последуем по этому логическому пути и поставим наши нужды и желанья над нуждами общества, тогда общества не будет.
Я родом из Мензоберранзана, города Дроу, города себя, города эгоцентристов. Я видел этот эгоистический путь. Я видел, как он печально пал. Когда потворство себе управляет тобой, все сообщество теряет, и, в конце концов, все стремящиеся к личной наживе, остаются ни с чем действительно ценным.
Ведь все то ценное, что мы познаем в жизни, приходит к нам от отношений с теми, кто окружает нас. Потому что невозможно материально измерить неосязаемые любовь и дружбу.
Поэтому, мы должны пересилить нашу эгоистичность, должны пытаться; должны заботиться. Я четко это осознал после нападения на капитана Дюдермонта в Уотердипе. Я первым делом подумал, что мое прошлое навлекло беду и снова причинило боль другу. Этого я бы не вынес. Я чувствовал себя старым и уставшим. Впоследствии, знание того, что беду скорей всего наслали старые враги Дюдермонта, вернуло мне желание сражаться.
Но почему? Ни мне, ни Дюдермонту, ни Кэтти-бри, ни кому-либо вокруг нас грозила не меньшая опасность.
И все же мои побужденья были искренними, абсолютно искренними, и я познал и понял хотя бы их, если не их природу. Теперь в отражении я понял ее, и я горжусь ею. Я видел падение само потворства; я убежал из того мира. Я скорее умру из-за прошлого Дюдермонта, чем позволю ему умереть из-за моего. Я вынесу физическую боль, и даже конец своей жизни. Это лучше чем смотреть на то, как тот, кого ты любишь, страдает и умирает из-за тебя. Пусть лучше вырвут мое биологическое сердце, чем уничтожат то, в котором теплица любовь, сочувствие и необходимость принадлежать чему-то большему, чем грубая плоть.
Забавная штука — эти побужденья. Как они парят над логикой, как подавляют самые основные инстинкты. Потому как, по меркам времени, по меркам человечности, мы ощущаем, что эти инстинкты потворства себе — наша слабость, мы чувствуем, что нужды общества стоят превыше желаний индивида. И только когда мы признаем наши неудачи и осознаем свои слабости, мы сможем подняться над ними.
Вместе.
—Дриззт До'Урден
Глава 7
Минтарн
Дриззту пришлось напрячь зрение, чтобы заметить пантеру. Остров Минтарн, находившийся на расстоянии четырехсот миль к юго-западу от Уотердипа, был окутан толстыми деревьями, и Гвенвивар идеально сливалась с ними, полулежа на ветке, на высоте двадцать футов от земли. Она так хорошо замаскировалась, что олень мог пройти под кошкой, так и не осознав, что он находится в смертельной опасности.
Но сегодня Гвенвивар не охотилась на оленей. Прошло меньше двух часов с тех пор, как Морская Фея зашла в порт, с опущенным флагом, без каких либо опознавательных знаков и с прикрытым названием. Но все же трехмачтовую шхуну было легко узнать, ведь на Побережье Мечей, она была уникальна и множество мошенников, находившихся сейчас в свободном порту, раньше убегали от ее преследования. Так что к Дриззту, Дюдермонту и Кэтти-бри подошли вскоре после того, как они пришли в Фримэнтл — таверну, находившуюся сразу на выходе из доков.
Сейчас они ждали связного, почти ожидая засаду в лесном массиве, находившемся в сотне ядрах от городка.
Именно тогда и там, Дюдермонт смог оценить истинную ценность таких могущественных и верных друзей. С Дриззтом и Кэтти-бри, и вечно настороженной Гвенвивар, следящей за всем, капитан не боялся никаких засад, даже если бы против него поднялись все пираты Побережья Мечей! Без этих троих поблизости, Дюдермонт бы был невероятно уязвимым. Даже Робиллард, бесспорно могущественный и в равной степени непредсказуемый, не смог бы смог бы предложить капитану подобную поддержку. По мнению Дюдермонта выше умений этой троицы, стояла лишь их преданность. Ни один из них не бросит его, не смотря ни на какой риск.
Уши Гвенвивар распрямились, и пантера тихонько рыкнула, звук, который остальные скорей почувствовали желудками, чем услышали.
Дриззт низко присел и осмотрел территорию, он указал на восток и на север, а затем, тихий как смерть скользнул в тени. Кэтти-бри отошла за дерево и приложила стрелу к тетиве Тулмарила. Она попыталась повторить движенья Дриззта, пытаясь увидеть приближение связного, но дроу уже исчез. Казалось, что он просто растворился вскоре после того, как он вошел в густые заросли. Как выяснилось, ей не потребовалось повторять движенья Дриззта, потому что их посетители не были приверженцами тихого и незаметного продвижения по лесу.