Тем временем Шеридан заметил меня и, похоже, был крайне удивлен. Не думаю, что мне стоит винить его за это. Конечно, я знавал и лучшие дни. И все равно, такое выражение шока на его лице. Можно подумать, что он не видел меня двадцать лет. В комнате было довольно темно, единственное освещение шло в основном от пожаров, танцевавших на руинах моего города, словно гигантские призраки.
- Лондо? Что… я делаю здесь… Где…
Я мрачно улыбнулся на него.
- С возвращением из бездны, Шеридан. Самое время, чтобы умереть. Вы, как всегда, исключительно пунктуальны.
Не думаю, что я когда-либо видел кого-либо столь же сбитым с толку, каким был сейчас этот человек. Впрочем, способность Землян впадать в замешательство, похоже, неиссякаема.
- Лондо… Что я здесь делаю… - заговорил он снова. - Что ты…
Мне следовало быть сейчас как можно более жестоким. Мне нужно было убедить всех, кто сейчас присутствовал здесь: зримо и незримо… в том, что я твердо следую по пути к предстоящим решительным действиям.
- Что я здесь делаю? То, что следовало бы кому-нибудь сделать уже много лет назад, - решительно ответил я ему. - Выкидываю тебя прочь из моего ночного кошмара. Выдергиваю, как ядовитую занозу, из моей головы. - Я закашлялся, удивляясь собственной попытке слегка пошутить, а затем прорычал. - Воздаю наказание за твои преступления.
Вытаращив глаза, он спросил:
- Какие преступления? Я не…
Этот человек начинал надоедать мне. Естественно, я вполне мог понять его стремление избежать какого-либо наказания. Почему бы и нет? Я, терпя всю свою жизнь одно наказание за другим, и справедливые, и не слишком, легко мог понять желание избежать еще одного, особенно тогда, когда обвинения обрушивают на тебя несправедливо.
И тем не менее, я не мог оставить без внимания подобное лицемерие. Я кивнул своим людям, и один из гвардейцев с силой ударил Шеридана в солнечное сплетение. Шеридан упал на одно колено, хватая ртом воздух. Я нагнулся и посмотрел ему прямо в глаза. Я говорил в той же манере, в какой обычно выступаю перед аудиторией, что, в определенном смысле, и в самом деле имело место сейчас… Вот только этой аудиторией вовсе не были люди, присутствовавшие в этой комнате.
- Такие преступления, как пренебрежение. - сказал я ему. - Такие преступления, как самодовольство. О, да, во время своей маленькой войны вы вышвырнули прочь Теней, но даже и не подумали, чтобы прибраться в том хаосе, который оставили после себя. Какое вам дело, если некоторые из их прихвостней, их темных слуг, заявятся на Приму Центавра, ну, что в этом может быть плохого, да? Хмм?
Он тупо смотрел на меня. Похоже, он совершенно не понимал, о чем идет речь. Я начал понимать, как этот человек сумел стать самым успешным политиком за всю историю своей расы, заняв пост Президента Альянса. Очевидно, его способности к притворству и самообману не знали границ. Со стороны можно было подумать, что он знать ничего не знает о Дракхах, и ничего не ведает об исходе Войны Теней… Что и в самом деле все, что я говорил ему, было для него новостью.
И я еще считал себя самым ловким притворщиком нашей эпохи.
- Хочешь увидеть своими глазами, что было в этом плохого? Хочешь? - спросил я его. И не дожидаясь ответа, указал гвардейцам, чтобы те подтащили Шеридана к одному из окон. Обычно окна у меня не были задернуты занавесями. Потому что я не мог налюбоваться вдоволь видом моего города, что вполне позволительно при моем статусе. Теперь, конечно, тяжелые драпировки блокировали вид. Гвардейцы отодвинули эти драпировки в сторону, чтобы Шеридан мог увидеть своими глазами опустошения, которым подверглась столица.
Он в изумлении взирал на останки Примы Центавра, которые мелькали во вспышках пламени сквозь долгую черную ночь. Разрушенные шпили, рухнувшие на землю с полуобвалившихся домов, дым, поднимавшийся от далеких пожарищ. Над ними пролетел звездолет, темный и зловещий, ощетинившийся своими иглоподобными щупальцами. (24) Это был спасательный корабль Дракхов, прокладывавший себе путь прочь из того мира, которым они в тайне от всех заправляли долгие годы; можно было надеяться, что последний из них.
- Вот наследие вашей войны, цена уплаченная нами за то, что вы позволили спастись своим врагам и бросили нас им на растерзание, - сказал я ему. - Прошу простить, что не разделю с вами удовольствие лицезреть это зрелище: я уже довольно налюбовался на него.
Шеридана вновь подтащили ко мне.
И он начал бормотать.
- Но этого не может быть, не в этом отрезке времени… Стабилизатор времени… Он сломался… Какой сейчас год?
Я недоверчиво уставился на него. Если он пытался сделать вид, что у него некая амнезия, то у него ничего не вышло.
- Последний год, последний день и последний час твоей жизни. Семнадцать лет с тех пор, как вы начали свой великий крестовый поход… Семнадцать лет с тех пор как…
И я затих.
Мой разум работает с перебоями. Моменты растерянности, депрессии, полной потери ориентации и понимания того, чем же я занимаюсь, становятся все более и более частыми.
- Я устал, - сказал я. - Уведите его в камеру. - Я устремил на Шеридана взгляд и сказал. - Примирись со всеми богами, которым ты поклоняешься; ты встретишься с ними, когда я следующий раз пришлю за тобой. Я не могу изменить того, что… не могу воскресить мой мир из того, во что он превратился… но я могу отблагодарить тебя… в полной мере… за твою роль в этом.
Гвардейцы увели, или, скорее, уволокли Шеридана прочь. Для меня его присутствие здесь уже стало далеким прошлым, которое я хотел бы позабыть, и по возможности поскорее. Я вернулся к своему трону, потрогал его… Не с гордостью и не с почитанием… но с презрением. Потому что эта штука, перед которой я благоговел в прежние времена, про которую я и помыслить не смел, что смогу добраться до нее, - оказалось, что эта штука оснащена гарротой, сжимавшей теперь мою шею, и по капле выдавливавшей жизнь из меня.
Я подошел к окну и против своей воли выглянул наружу. А затем задернул драпировки.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я вдруг услышал смех: смех, раздавшийся где-то совсем неподалеку. Кто мог смеяться в час такого опустошения?
Дети. Да, конечно, дети. По меньшей мере двое. Они бежали по дворцовым коридорам, и мне были слышны их быстрые шаги, их веселое пофыркивание.
А следом я услышал женский голос, голос взрослой женщины. Она настойчиво пыталась дозваться детей.
- Люк? Лисса! Где вы?
Голос, музыкальный, с мягким акцентом, показался мне незнакомым…
Хотя… постойте…
Я знаю… да. Это Сента, не так ли? Нет… Сенна, кажется, так ее звали. Она… медсестра или нянечка, как мне кажется. Или, может быть… да… служанка из одного из наших Домов…
Я упивался звуком их смеха, я, человек, у которого выгорели эмоции, у которого душа иссохла и сморщилась, как и кожа. И сейчас я слышал, как они шумно болтают прямо в соседней комнате.
Может быть, они зайдут и сюда. Если так, то я поговорю с ними. Я расскажу им, какой была Прима Центавра, о величии, к которому мы стремились… в самом начале…
А затем… Затем настанет пора попрощаться со всеми. С Шериданом и Деленн, с Виром и Лондо.
С Шив’калой. Больше всего я хочу пожелать всего хорошего именно ему. Освободиться от него, выйти из-под его контроля было главной моей фантазией на протяжении вот уже пятнадцати лет. Я подозреваю, однако, что добиться этого у меня не получится. И не только у меня, но эго Шив’калы настолько велико, что я опасаюсь - не важно как - что всей Приме Центавра никогда не удастся избавиться от него и его влияния. Он воображает себя чем-то б?льшим, чем простой вассал, создание тьмы, слуга давно ушедших господ. Он считает себя философом и психологом. Он считает себя великим мудрецом, вождем своего народа. Ну вот, наконец… Мне стало даже в чем-то жаль его. Потому что он никогда не понимал и не сознавал себя безнадежным страшилищем, которым он на самом деле является. И поэтому он очень предсказуем.