– Почему?
Когда он поднимает взгляд, его глаза слегка увлажнены.
– Потому что перестала получать от этого удовольствие, и в рисование не было смысла, по крайней мере, так она мне говорила.
Я очерчиваю рисунок дерева на столе, разглядываю его – не могу сказать ему в глаза то, что собираюсь.
– Ты как-то сказал мне, когда я... когда подвозила тебя в реабилитационную клинику, что не всегда дела шли плохо. Но когда было хорошо? Я знаю, что ее состояние постепенно ухудшалось, но сколько я себя помню мама постоянно выглядела грустной.
Некоторое время он сохраняет молчание, и я переживаю, что расстроила его. Но когда поднимаю на него взгляд, он смотрит на меня, словно я – человек, а не болезненное напоминание о женщине, которую он когда-то любил, как он обычно смотрел на меня раньше.
– В том, что касается твоей мамы, ничто не бывало на сто процентов нормально, – напряженным голосом говорит он. – Но вначале у нее случалось больше взлетов, чем падений. И ее...приступы... они были редкими и с долгими перерывами между ними.
– Она когда-нибудь была счастлива?
Ему снова требуется время для ответа.
– Порой бывала. Во всяком случае, я так думаю. Трудно сказать.
– Почему? – Однако, в глубине души, полагаю мне известен ответ. Потому что иногда трудно быть счастливым или даже признать, что ты достоин счастья, что заслуживаешь его, поэтому отказываешься от этого чувства, борешься с ним. Порой такие же мысли и меня преследуют, и мне они ненавистны, но я научилась справляться с подобными эмоциями...как мне кажется.
Он улыбается, но его улыбка печальна.
– Просто она такая, Элла Мэй. И я действительно хочу верить, что она была счастлива, хотя и не показывала этого.
Странно слышать, как он меня так называет – это сбивает с толку, и с языка слетает вопрос, который мне не следовало задавать.
– За что ты ее любил? – спрашиваю я и на моем лице проступает раскаяние. – Прости, папа. Ты не обязан отвечать.
Он качает головой, в его глазах снова появляются слезы.
– Все в порядке. Ты можешь спрашивать меня. Я сейчас лучше справляюсь… с такими вещами. – Он выдерживает паузу, размышляя, а затем его дыхание прерывается. – Вначале я любил ее из-за эксцентричности и импульсивности, она могла сделать жизнь по-настоящему удивительной и…непредсказуемой. – Он смотрит через мое плечо, погруженный в воспоминания, и на короткое мгновение выглядит почти счастливым. Затем несколько раз моргает, и этот взгляд исчезает, прежде чем он снова обращает свое внимание на меня. – Я думаю, она была счастлива, когда у нее была ты. И Дин.
Не знаю есть ли в его словах правда или он лжет, но мне все равно. Возможно, он говорит так, чтобы осчастливить меня, пусть так и будет.
– Спасибо, папа.
– Не за что. – Кажется, он хочет сказать что-то еще, испытывает неловкость и хрустит шеей, словно внутри него разливается напряжение. – Элла, не хочу, чтобы ты злилась, но я... я действительно хочу, чтобы ты подумала о том, чтобы не спешить со свадьбой.
Что? Почему?
– Потому что ... – он потирает затылок и оставляет руку на нем, согнутую в локте вверх. – Ты так молода... и должна пожить для себя, прежде чем навесить на себя взрослые дела. – Он опускает руку.
Мне требуется время, чтобы заговорить: много злых слов готовы сорваться с моего языка. Я увешана взрослыми делами с четырех лет. Счета. Приготовление еды. Уборка. Забота о людях. Это не ново для меня.
– Я подумаю, – произношу я, но не имею этого ввиду. Направляюсь к двери и застегиваю куртку. – И, папа... спасибо, что поговорил о маме.
– Нет проблем, – откликается он. – Наверное, мне следовало больше говорить о ней.
Я ничего на это не отвечаю. В этом я с ним согласна, но предпочитаю промолчать, потому что мои слова причинят ему боль, разрушат всю созданную чудаковатую, но хорошую атмосферу отца-дочери. Я открываю заднюю дверь, в дом врывается ветер и присыпает пол снегом.
– И, Элла, – кричит он, когда я собираюсь выйти в снег и ледяной ветер.
Я останавливаюсь и оглядываюсь через плечо.
– Да.
– Если тебе понадобится помощь... я имею в виду, со свадьбой и всем остальным, если ты примешь решение выйти замуж ... я буду рядом, если понадоблюсь, – произносит он, переминаясь с ноги на ногу.
– Спасибо, – отвечаю я, смущенная его желанием помочь, а я к такому не привыкла. – Я дам тебе знать, но полагаю, что мама Миши лучше разбирается в таких делах. Она слишком воодушевлена этим событием.
Он выглядит немного разочарованным, и я открываю рот, чтобы еще что-нибудь сказать, но не могу ничего придумать, поэтому машу рукой и выхожу, закрывая за собой дверь. Я испытываю некоторую неловкость, потому что он выглядит расстроенным из-за моего отказа в помощи, но в конце концов мама Миши была для меня больше родителем, чем кто-либо из моих. С четырех лет Миша и она были моей семьей, а не папа, мама или Дин. Меня поддерживали Миша и его мама, но в основном Миша. Он был моим прошлым, и он – мое будущее.