Был бы пистолет, пулю в висок… и конец!..
И, словно въявь, ощутил в ладони рифленую рукоятку тяжелого ТТ…
И когда измученный мозг уставал метаться в безнадежных поисках, приходила, как в детстве, наивная надежда, что стоит сделать усилие и… проснешься. И все это… сон… Все, что произошло за эти проклятые дни. Все сон: и утюги в чемодане, и начинка их золотом, и самая покупка утюга в ларьке у косенькой золотозубой продавщицы, обещающе перемигнувшейся с ним, и все разговоры с Мисявичусом…
Стоит только открыть глаза и убедиться, что на подоконнике пустая бутылка из-под коньяку, пять звездочек, и две кружки, и все это — сон после мутного разговора с долговязым литовцем…
Утром отвезли его в больницу. Здесь лежать было легче. Под койкой не было чемодана с утюгами.
В больнице пробыл трое суток. Все передумал и все решил. Жаль было только Фису и Толика. Им-то за что стыд этот?..
Вернулся в свой барак рано утром. Ребята собирались на работу. Шел с мыслью открыться перед ними. Но не хватило сил. Перед ними не хватило.
Дождался, пока уйдут ребята, неторопливо оделся и пошел в комендатуру прииска.
Начальник охраны, не перебивая и, по-видимому, нисколько не удивясь, выслушал Алексея. Переспросил номер барака и номер комнаты, записал что-то в свою карманную книжку.
Приказал стрелку:
— Срочно доставить в район. К следователю Амосову.
— Чемодан-то! — напомнил Алексей. — Вдруг пропадет?
Начальник охраны чуть приметно усмехнулся.
— Не пропадет!
Следователь Амосов, высокий, сухощавый якут, одних примерно лет с Алексеем, слушал, так же не перебивая, с совершенно равнодушным лицом. Алексея даже задело это безразличие. Неужели каждый день к ним сами приходят?..
Заполняя протокол допроса, следователь после вопроса: участвовал ли в Великой Отечественной войне? — уточнил:
— На каком фронте?
Алексей назвал фронт, армию, бригаду. Маска обязательного служебного бесстрастия в первый раз спала с лица следователя.
— В одной армии воевали… — тихо, как бы про себя, произнес он.
В темных, чуточку раскосых глазах его промелькнули укор и обида.
— Запиши подробно все, что мне рассказал, — сказал следователь и подвинул Алексею лист бумаги.
И все время, пока Алексей писал, смотрел на него темными немигающими глазами.
Когда Алексей, подписав каждый лист, вернул ему протокол, следователь спросил неожиданно:
— Кто тебе сказал, что Мисявичуса взяли?
— Никто не говорил. — Алексей еще не понял, сколь тяжкая новая беда надвигается на него.
— Как узнал?
— Я… не знал.
— Будь правдивым до конца, — сказал следователь и добавил с укором: — Не темни по мелочам.
И только тогда Алексей с ужасом понял, что даже повиниться он опоздал. Что никто не поверит в искренность его раскаяния. Ведь Мисявичуса взяли до него и без него. А он — Алексей Ломов — жалкий трусливый воришка, который признался лишь тогда, когда его уже схватили за руку.
И закричал, не помня себя от обиды и боли:
— Ну пиши: знал!
— Мне надо записать правду, — спокойно сказал следователь. — Если знал, так знал. А если нет, так нет.
Алексей устало махнул рукой:
— Пиши что хочешь…
— Эх, ты, фронтовик! — сказал следователь и стал собирать свои бумаги в потертый портфель.
И снова спросил неожиданно:
— Про старуху мать и больную сестру рассказывал?
— Рассказывал.
— Все врет, — жестко сказал следователь. — Нет у него ни матери, ни сестры. А на золоте его уже второй раз застукали. Понял?
На очной ставке Мисявичус упорно все отрицал.
Никакого золота Алексею Ломову не передавал. Про утюги с золотом слышит первый раз в жизни. К экскаваторщикам приходил играть в домино. Наедине с Алексеем Ломовым был всего раз, зашел проведать больного.
Следователь вышел, оставив их вдвоем.
— Дурак! — злобно сказал Мисявичус.
— Конечно, дурак, — ответил Алексей. — Умный бы с тобой не спутался.
Поздно вечером следователь, взяв Алексея, поехал за чемоданом.
Труднее всего было Алексею войти в свою, теперь уже не свою, комнату и встретиться с товарищами, теперь уже не товарищами…
Но он не знал о том, что произошло этим вечером в его отсутствие…
Придя с работы, экскаваторщики стали собираться в клуб. Удивились отсутствию Алексея.
— Выходит, втроем идти? — сказал Леня Соколок.
— Вдвоем, — поправил его пожилой Семен Семенович Глазырин. — Я за день умотался, хребтина ноет.
— Пошли, Семеныч! — не отступался Леня. — Познакомлю тебя с молоденькой, всю хворь как рукой сымет.