Кравчука в управлении не было. Секретарь сказала, что он «где-то на участках, но скоро должен быть».
Три человека, незнакомые Фисе, сидели у дверей кабинета. Фиса подумала, долго придется ей ждать. Хорошо, что догадалась оставить Толика.
Кравчук вошел шумно. Хлопнул дверью. Снял шапку-ушанку и хлестнул ею о косяк, обивая приставший снег. Разделся в приемной и, уже стоя в дверях кабинета, оглядел ожидающих приема.
Узнал Фису и подошел к ней.
— Вы подождите немного, — сказал он ей. — Отпущу их, — он кивнул на троих, которые уже выстроились у дверей кабинета, — потом поговорим не спеша.
«Наверно, знает?..» — подумала Фиса.
Ее знобило от этой мысли, но потом, когда Кравчук уже скрылся за дверью, сказала себе, что это лучше. Ей очень тяжело и стыдно было в первый раз самой произносить ужасные слова.
Она сидела не раздеваясь, только сдвинула с головы теплый платок и старалась сосредоточиться на предстоящем разговоре. Но мысли обрывались недоговоренными, и она все время видела перед собой Толика на руках у Васильевны, тянущего к ней пухлые ручонки. Толстый шерстяной носочек сполз, и Фиса попрекала себя, что не сказала, а сама Васильевна может и не заметить этого, и носочек может свалиться с ноги, и Толик может простыть…
— Проходите, Елисей Назарович вас ждет, — сказала ей девушка-секретарь.
Фиса подняла голову. Трое мужчин, вышедших из кабинета, одевались у вешалки.
Фиса заторопилась и забыла раздеться.
— Слушаю вас… Анфиса Степановна, — сказал ей Кравчук, усадив ее возле себя.
«Не знает…» — подумала Фиса и запнулась, не зная, как начать.
Так и не нашла слов. Молча достала письмо и протянула Елисею Назаровичу.
Кравчук прочитал письмо, тщательно сложил по сгибу и снова вложил в конверт. На лице его не выразилось ни возмущения, ни даже удивления, только явственнее проступила усталость. Он задумался, опустив голову, и Фиса тут только заметила отеки, набрякшие под глазами.
«Своих забот через край, а тут еще я…» — подумала Фиса.
— И что же будем делать? — спросил Кравчук, все так же устало глядя на нее.
— Уехать мне надо, Елисей Назарыч, — сказала Фиса и вздохнула. — Со стыда я здесь пропаду. Очень стыдно мне…
— Мне тоже стыдно, — угрюмо произнес Кравчук. — Иначе не может и быть… На всех пятно положил… Ну, сейчас не об этом. Это я ему скажу.
— Ему?.. — Фиса горестно покачала головой. — Вы меня не успокаивайте, Елисей Назарыч, лучше всю правду знать. Золото, ведь… слово-то какое страшное… За это, я слыхала… жизнью расплачиваются…
Она чуть слышно произнесла эти зловещие слова и, произнося их, смотрела на Елисея Назаровича широко раскрытыми умоляющими глазами, как будто именно от него, от действий его именно в эту минуту зависела судьба ее несчастного мужа…
Кравчук, хмурясь, отвел глаза в сторону.
— Не запугивайте себя, такое крайнее наказание…
Кравчука перебила секретарь Тоня. Бесшумно открыв дверь, она быстро подошла к нему и сказала ему что-то вполголоса.
— Вы же видите, я занят! — с неудовольствием сказал Кравчук. — Пусть подождет!
— Из Государственного комитета! — возразила Тоня встревоженно.
На ее худеньком личике отразился почти священный ужас.
— Пусть подождет! — повторил Кравчук.
И, когда за Тоней закрылась дверь, продолжал:
— …такое крайнее наказание применяется к врагам нашего государства. К сознательным врагам. Высшая мера социальной защиты… Алексей Ломов не враг. Он сбился с пути… И понял, что сбился, хоть и поздно, но понял… Сам повинился. Сам!
— За то, что сам, я ему половину вины простила, — тихо сказала Фиса.
— Половину только?
— Как же все-то простить? Сын ведь у него…
Вздохнул и Кравчук.
— Да, сын…
Из приемной донесся шум голосов. Фиса встрепенулась.
— Задерживаю я вас…
— Сидите! — остановил ее Кравчук. — Вы с просьбой пришли или за советом?
— За советом… только, — Фиса потупилась, — любой совет просьбой обернется… Знаю, надо уезжать… а куда?..
— Знаете? — переспросил Кравчук. — А я не знаю. Непонятно мне это. Почему вам надо уезжать?
Фиса не сразу ответила:
— Знают нас здесь все.
— Это и хорошо, что знают. Знают хорошее. А в другом месте знать будут только плохое… Нельзя вам уезжать. Здесь свои.